полностью соответствовал образу умного еврейского мальчика, которому на роду написано стать врачом или адвокатом. Он перебрался в Израиль, когда ему уже исполнилось двадцать пять, и сразу же записался на трехмесячные военные сборы. Но было поздно. Уже тогда ему стало ясно, что как ни крутись, а ему никогда не стать в один ряд с воинами, которыми было все мужское население Израиля. В последующие годы Шапиро сделал себе имя в политике и в националистических кругах, но, в сущности, так и оставался чужаком для тех, кем сейчас верховодил. И даже если они сами этого не чувствовали, он ощущал это в полной мере.
Те, кто находился сейчас в комнате вместе с Шапиро, просто не поняли бы его, если бы он вздумал описать им нахлынувшие на него сейчас чувства. У каждого из них за плечами было три года обязательной срочной службы и как минимум две войны. Каждый из них был способен не только тыкать штыком в чучело, как положено, но и командовать механизированными и бронетанковыми подразделениями. Все они — сверстники Шапиро — смотрели на проходившие за окном учения совершенно другими глазами.
Шапиро дождался того момента, когда по арбузам начнут стрелять молодые снайперы, чьи крошечные фигурки замелькали на самом горизонте. Инструктор взмахнул красным флажком — и в следующее мгновение мишени были поражены и забрызгали все вокруг красной сочной мякотью. Звуков выстрелов Шапиро даже не услышал, хотя при стрельбе снайперы не пользовались глушителями. Просто они находились очень далеко.
Инструктор свистком стал созывать новобранцев на перекличку, а Шапиро вернулся за стол. Полюбовался — и хватит. Пора заняться делом.
В кабинете было четверо. Они собрались на совещание, сам факт проведения которого они отрицали бы с пеной у рта даже в подвалах гестапо. Только Шапиро и тот человек, что сидел справа от него, занимали официальные посты. Третьим был начальник штаба «Махтерет» — израильской подпольной группировки, которая два десятка лет назад боролась с арабскими террористами их же методами, а потом сошла с авансцены и скрылась в тени. Этот человек отсидел свой срок в тюрьме и, по официальной версии, удалился от дел. Многие даже думали, что он давно уехал за границу. Однако же он сидел сейчас в этой комнате, в самом сердце Самарии…
Но не он был главной фигурой на этом совещании, а тот человек, что сидел прямо напротив Шапиро, — личный помощник самого Йосси бен-Ари, министра обороны Государства Израиль.
— Как вы знаете, мы здесь собрались, чтобы обсудить план операции «Бар Кохба», — начал начальник штаба.
Шапиро нравилось придуманное название. Собственно, он сам его предложил, видя в нем глубоко символичный смысл. Правда, помнил он и о том, что в конечном итоге восстание Бара Кохбы против римлян потерпело крах и именно после этого евреев стали изгонять с Земли обетованной. Но Шапиро предпочитал не заострять на этом внимание.
— Приоритетная задача — массовое неповиновение политике властей среди военных. Ярив не сможет подписать мир с арабами, если будет знать, что армия не готова исполнять условия соглашения. Он должен четко понимать, что, если, скажем, отдаст приказ об эвакуации этого поселения, ему никто не подчинится.
— Газа же подчинилась… — со вздохом сказал советник бен-Ари.
— Совершенно верно, подчинилась. Но это Газа. От них тогда трудно было ждать подвигов, и никто их в итоге не дождался. Теперь же иная обстановка. Вы сами все видели из окна. У нас есть молодежь, которая в нужный момент не побоится спороть со своих мундиров погоны, но при этом не сдать оружие и пустить его в ход для защиты своих родных мест.
Шапиро говорил все это, глядя советнику министра обороны прямо в глаза. Его присутствие на этом совещании само по себе было символично. Но тот факт, что он не высказывал возражений против открыто «подрывных» предложений, был еще более знаменателен. «Что и говорить: если бен-Ари на нашей стороне, — думал Шапиро, — значит, мы воистину сильны, а Ярив слаб».
— Но я хочу подчеркнуть, что мы разыграем эту карту лишь в том случае, если мирное соглашение будет подписано и у нас не останется выбора, — добавил он. — А пока…
— А пока, — подхватил начальник штаба «Махтерет», — мы должны прилагать все силы к тому, чтобы соглашение подписано не было. Собственно, мои люди уже начали. Вы все слышали — мы взяли на себя ответственность за последнюю акцию в Старом городе.
Присутствующие кивнули.
— Превентивные меры призваны дестабилизировать обстановку, вышибить стул из-под задницы правительства, чтобы предотвратить совершение им национального предательства. И мы продолжим идти по этому пути. Несколько дней назад мы сформировали особое подразделение, на которое возложили эту задачу. Сейчас, господа, наша судьба именно в руках тех ребят. Давайте же будем молиться за то, чтобы «Защитникам единого и неделимого Иерусалима» сопутствовала удача во всех их начинаниях.
ГЛАВА 40
У Мэгги упало сердце — словно лифт, на котором она ехала, внезапно сорвался в шахту. Как ни крути, а они с Ури невольно превратились в ангелов смерти, которые несли на своих крыльях погибель каждому, кого эти крылья задевали даже легонько. Все люди, с которыми так или иначе был связан Гутман-старший и о существовании которых узнавали они с Ури, умирали. Сначала отравили его мать; затем хладнокровно зарезали прямо на улице Авейду; потом подстроили аварию Кишону в горах Швейцарии; и теперь вот убили Давида Розена за то, что имел несчастье быть личным адвокатом Шимона Гутмана.
Ури, охваченный, видимо, тем же чувством, что и Мэгги, медленно приблизился к столу и, наклонившись над Розеном, легонько коснулся его шеи. В следующую секунду он приглушенно вскрикнул и отшатнулся, будто его ударило электрическим разрядом. То же самое произошло и с адвокатом — он вдруг дернулся и едва не свалился с кресла.
Все трое пораженно уставились друг на друга.
— Черт возьми, Ури, как ты ко мне подкрался?!
Розен был абсолютно сед и невероятно худ, с волосами, похожими на паучьи лапы. На носу очень смешно смотрелись старомодные очки в оправе. Рубашка адвоката, светлая, с короткими рукавами, успела изрядно помяться, пока он спал.
— Вы же сами просили меня приехать!
— Я просил, но когда? Вчера! И ты приехал вчера? Я что-то не припоминаю!
Розен, видимо, не до конца проснувшись, принялся шарить по столу в поисках очков. Мэгги обратила внимание, что английский у адвоката безупречен, как у коренного лондонца.
— Давид, проснитесь наконец! Мы созванивались сегодня утром!
— Господи, неужели? Я всю ночь летел из Англии, вымотался так, что ничего не соображал. Думал, хоть поспать мне дадут по-человечески… Так сегодня еще четверг, ты говоришь? Ну, дела…
Ури красноречиво взглянул на Мэгги: «Вообрази себе: наша судьба в руках этого человека!»
— Вот именно, господин Розен, сегодня еще четверг. Вы позвонили мне утром и сказали, что меня здесь ждет послание от отца.
— Точно, точно, вот голова садовая… — Адвокат стал рыться в ящиках стола. — Он передал мне его на прошлой неделе. Приехал в кои-то веки, я ему чаю хотел… а он говорит, мол, времени… — Розен вдруг оборвал себя на полуслове, пораженно уставился на Ури, затем вскочил из-за стола и бросился к нему: — Господи, что я говорю! Прости, прости старика. Иди ко мне, мой мальчик!
Ури позволил Розену себя обнять, причем лицо у него стало как у школьника, которого тискает давно не видевшая внука бабушка, приехавшая из глухой провинции.
— Как у вас с сестрой? Вы-то как, а?
— Все в порядке, все в полном порядке… Господин Розен, позвольте представить вам Мэгги Костелло. Она аккредитована при посольстве США и, скажем так, помогает мне…
Ури надеялся, что такого объяснения старику будет достаточно, но увы…
