установили, что при касательном столкновении с кормовой частью злополучного туера повреждения и должны быть приблизительно такими, какими они оказались на самом деле. Более подробную информацию должна была дать баллистическая экспертиза. Посовещавшись, мы решили ограничить доступ лиц, не имеющих отношения к расследованию, в помещения поврежденного отсека и на верхнюю палубу, чем и ограничились в части драконовских мер. Капитан принял наше предписание без особого энтузиазма (его волновали ремонтные дела), но и без комментариев. Осмотр поврежденной кормовой части туера, выловленной и доставленной в док, показал, что удар был не слишком силен, и соответствовал изменению баллистических параметров траектории. Носовой отсек вообще оказался в превосходном состоянии. Мы санкционировали доступ туда экспертной группы, на предмет выявления неисправностей навигационного оборудования и агрегатов управления, после чего приступили к основной части предварительного расследования: допросу всех лиц, имевших прямое или косвенное отношение. Таковых оказалось примерно полсотни, и к концу процедуры я одурел совершенно.
Главное, что удалось установить: никто толком не мог сказать, в силу каких причин туер, вместо того, чтобы плавно причалить к 'Челленджеру', решил идти на таран. Четыре члена экипажа туера находились в здравом уме и рассудке, были достаточно опытны в своем деле, и в один голос утверждали, что абсолютно никаких аномалий в показаниях приборов вплоть до момента потери управления не заметили. Капитан туера – довольно нахальный парень моего возраста – заявил, что лично выполнял обязанности первого пилота, занимая его кресло и держа руки на пульте управления. Туер вдруг, без всяких видимых причин, отказался слушаться, и перешел в режим самостоятельного полета, не реагируя на действия первого пилота. Второй пилот – как мне показалось, более опытный, – подтвердил показания своего капитана. Он заявил, что отродясь ни о чем подобном не слышал, потому что судно вообще не реагировало на действия экипажа. Самое загадочное, с его точки зрения, было то, что у туера в распоряжении был довольно приличный телесный угол для выбора произвольного направления полета, но, немного порыскав, он почему-то выбрал именно то, которое вело к столкновению. Пусть даже вся система управления вышла из строя, как ему удалось столь точно прицелиться? Я поинтересовался, засекли ли они приближение драккаров? Все четверо ответили, что да, и более того, они даже успели понять, что затевают пилоты драккаров, но надеялись, что те успеют катапультироваться. Второй пилот заявил, что операция по разделке туера является вершиной пилотажного искусства, и он склоняет голову перед памятью погибших ребят. Если бы драккары врезались в двигательный отсек – возможен был взрыв, и часть фрагментов туера непременно столкнулась бы с лайнером. О последствиях он может только догадываться. Я спросил, могли ли пилоты катапультироваться раньше, и означают ли их действия, что они сознательно жертвовали собой. Он ответил, что могли, но драккары бы тогда изменили траекторию, а рассчитать заранее, как именно, не было времени. Пилоты, катапультируясь, просто использовали все шансы в момент, когда результат атаки стал гарантированным. Вероятность того, что кому-то из них удалось бы спастись, ничтожна, но она была.
Больше от него ничего существенного добиться не удалось.
Что касается драккаров, то подвергнуть их осмотру не удалось по той простой причине, что они превратились в груду космического хлама, разлетевшегося с места события во все стороны. Останки пилотов, хотя и были обнаружены, но… По существу, это были обугленные фрагменты. Личности пилотов могли быть идентифицированы только после анализа генетического материала. Что это означает – понятно без слов.
В промежутках между допросами мы с комиссаром участвовали в заседаниях различных экспертных комиссий и групп, подписали целую гору бумаг, и присутствовали при следственном эксперименте, имитирующем аварию. Условия были сносные, потому что авария моделировалась на компьютере. Туер налетал на рейдер под различными прицельными углами, и выяснилось, что последствия для рейдера могли быть катастрофическими. Реальный исход был просто подарком судьбы, и всех, кроме меня и комиссара, это чрезвычайно вдохновило. С моей точки зрения, результатом этой титанической деятельности был абсолютный ноль.
Расшифровка показаний черных ящиков туера подтвердила показания экипажа, но ни на йоту не приблизила нас к пониманию столь странного поведения туера. То есть, до критического момента приборы регистрировали все параметры в пределах нормы, а в самый критический момент дружно зашкалили, и пребывали в таком состоянии до момента столкновения с драккарами.
К концу расследования комиссар даже похудел от отчаяния и сделался каким-то серым. Я ему искренне сочувствовал, но утешить было нечем. Эпизод удручал своей очевидностью в отношении следствий, и полной, я бы сказал, безысходной неопределенностью в отношении причин.
Я связался с Гирей и доложил ему основные итоги. Видеосвязь была отвратительная, так что никаких особых выражений на лице шефа я не отметил. Он сидел за своим рабочим столом и изредка бросал взгляд куда-то в сторону. Видимо, в кабинете был кто-то еще.
– М-мда.., – произнес Петр Янович, выслушав доклад и резюме, – результатов не густо. Еще соображения есть?
– Нет. Собственно, есть, но отвлеченного характера.
– А именно?
– Изложу по возвращении.
– Слыхал? – обратился Гиря к неведомому собеседнику. – 'Отвлеченного'. Это теперь так принято начальству докладывать. Нет, чтобы изложить суть, указать причину, следствия, виновников, и предложить конкретные меры, он там сидит и выдумывает соображения. Да не какие-то там, а отвлеченные. И делиться не хочет.
Он сделал скорбное лицо, но тут же изменил выражение на деловое, и, прищурив один глаз, добавил:
– А вот Сюняев говорит, что работать не умеем. И что я ему должен отвечать взамен?
– Откуда говорит? – поинтересовался я, вспомнив встречу на борту люггера. – Он ведь в отъезде?
– В каком таком отъезде? Кто его туда посылал?
– Ну, не знаю.., – сказал я. – Может быть я ошибаюсь, и вы его туда не посылали.
– А куда я его не посылал?
– Очевидно, туда, где его не было.
Гиря понял, что со мной ему не совладать, и изменил тактику:
– Ладно, разберемся… Что там за соображения?
– Да вот такое соображение. А точнее, ощущение. Слишком все театрально. Как в кино.
– А-а, хорошее соображение. У меня бы и самого оно появилось, если бы не два покойника. А вот такое кино нам не нужно… Ну, успехов тебе. Закругляйся там, подписывай бумажки и возвращайся. Дел по горло. Кстати, привет тебе от одной нашей общей знакомой.
– От кого именно?
– Ты мне голову не морочь! Сам со своими знакомыми разбирайся.
И Петр Янович отключился.
Мне показалось, что он свернул деловой разговор как-то уж очень поспешно. Словно бы опасался, что беседа выйдет за рамки, очерченные им для деловых бесед по каналу общего пользования. А причин для выхода на связь по закрытому каналу ни у него, ни у меня не было.
Потребовалось еще четверо суток для того, чтобы завершить все формальности, и я отбыл восвояси, сопровождаемый напутственным словом комиссара лунной зоны. Слово было такое.
'Однако же… Честно говоря, не ожидал, что ты так быстро освоишься. Профессионально работаешь – теперь, в случае чего, будем знать. Гире – привет. А Сюняеву – не надо, – он подмигнул. – А Гире передай, что мне вся эта история не нравится. Если бы не два тела, которые мы, кстати, не идентифицировали, я бы счел всю историю попыткой сбить с нас спесь. Не могу отделаться от ощущения, что в этом сценарии присутствует чья-то направляющая воля… То есть, что я несу!.. В общем, это не случайность. Слишком уж хорошо все концы упрятались в воду. Тебе не показалось?'
'Показалось', – сказал я.
'Это прецедент! Нас как бы предупредили: не дергайтесь. Вы можете отнюдь не все, поэтому и особенно усердствовать не надо – вот что мне мерещится'
'Послушайте, – сказал я, – откуда прошла информация, что на 'Челленджере' кто-то бесследно исчез?'
