говорит, продашь, то рядом уложу. Начал об меня руки вытирать, чтоб я тоже в крови оказался, чтобы не отвертелся. А потом потребовал на руки слить… у меня ведерко было с рыбой, ну что, рыбешек я, конечно, выплеснул в речку, зачерпнул воды. Он умылся, немного в себя пришел и говорит мне, что это, дескать, не он убил того человека, а я… Чтобы еще больше меня припугнуть. Ну что, пошли ко мне домой, я принес воды, помог ему отмыться… А потом он сказал, что нам нужно спрятать того человека, потому что когда его найдут, то сразу догадаются, кто это сделал.
— Понятно. А теперь, Сухов, ответьте, зачем вы ходили на берег перед тем, как явиться с повинной?
— Мои удочки там остались… У нас в поселке многие знали, какие у меня удочки… И сразу было бы ясно, что я там был…
— Нашли удочки?
— Нет, их кто-то взял.
Сухов вышел из кабинета разбитым. Ныло под лопатками, руки бессильно и тяжело лежали в холодных карманах плаща. Он не замечал мелкого частого дождя, от которого его волосы быстро намокли и повисли вдоль лица, не видел проносящихся у самого тротуара тяжелых грузовиков, обдающих его брызгами. Время от времени он начинал тереть себе щеки, лоб, будто у него онемело лицо. Сжав мокрые кулаки, закрыв глаза, он старался мысленно перенестись в ту ночь. И увидел, снова увидел, как в сумеречном свете фонарей шевельнулась рука лежащего в лодке человека. И Сухов явственно услышал плеск воды, сопение Николая, мягкие шлепки волн о борт лодки. И до него донесся нежданный звук — слабый, безнадежный стон человека, который слушал их, понимал, что его ожидает, и делал немыслимую попытку спастись, дать знать, что он жив… Николай засуетился, стал что-то говорить излишне громко, и Сухов поддержал его в этой суете, в ненужном и пустом разговоре, поддержал, боясь снова услышать стон…
Да и слышал ли он его? Тогда ему могло показаться все, что угодно…
Открыв глаза, Сухов увидел, что сидит на берегу и серые волны плещутся у самых его ног. Руки были перемазаны вязкой глиной, на туфлях налипли бесформенные комья. Значит, он скатился вниз от автобусной остановки, точь-в-точь как две недели назад по этому же склону скатились те двое…
Сухов вошел в воду и принялся очищать туфли от налипшей глины, а когда вышел на берег, то увидел, что теперь они покрыты черным илом, грязь набилась в туфли, при каждом шаге хлюпала, но он как-то забыл об этом и побрел по скользкой после дождя тропинке к своему дому.
— Пузыри… Вот почему было столько пузырей, — пробормотал Сухов.
Глава 11
Наступили сумерки, на улицах вспыхнули желтоватые фонари, и булыжная мостовая заиграла, засверкала рыбьей чешуей.
— Отстань! — бросил в темноту Николай и прибавил шагу. Он свернул в какой-то переулок и, втиснувшись в каменную нишу, оглянулся. Никого не увидев, бегом пересек двор, миновал мусорные ящики и оказался в другом квартале. Не раздумывая, вошел в телефонную будку. Из нее хорошо был виден двор, часть улицы, автобусная остановка. Подождав несколько минут, Николай осторожно вышел из кабины и быстро пошел вдоль улицы.
У кафе он был точно в назначенное время, перед самым закрытием. Борис сидел на своем обычном месте. И как всегда, на полу, у стенки, в ожидании назначенного часа стояла бутылка водки. Значит, все в порядке, ничего не отменяется.
Николай подошел к Борису сзади, с силой хлопнул его по плечу, хмыкнул, откровенно радуясь встрече, и сел напротив.
— Брек! Ты почему не испугался? — спросил он.
— Мне сегодня нельзя пугаться, — снисходительно улыбнулся Борис. — И тебе тоже. Я тебя увидел вон в то зеркало, — Борис показал на отражение в оконном стекле.
— Ну ты даешь! — восхитился Николай. — А что с ней будем делать? — он кивнул под стол.
— Понимаешь, — произнес Борис, изогнув бровь в грустной задумчивости, — ее судьба, мне кажется, решена… Выпьем стерву, — он поднял с пола бутылку, не торопясь открыл.
Николай, едва взглянув на водку, страдальчески сморщился.
— Ничего, Коляш, ничего! Ко всему можно привыкнуть! А кое к чему привыкнуть просто необходимо. Уж коли кто-то позаботился о том, чтобы мы с тобой появились на белом свете, то нам с тобой ничего не остается, как жить… верно?
— Похоже на то.
Борис, подняв свой стакан, задержал его в руке. Стакан оставался неподвижным. Выступающая над срезом стакана водка даже не вздрогнула. Николай так не смог. У него водка тут же перелилась через край, потекла по пальцам. И Николай, словно признав свою неполноценность, улыбнулся, взглядом торопя Бориса выпить.
— Я что хочу сказать… — Борис задумчиво посмотрел на Николая. — Уж коли нас произвели на свет, не спросив нашего согласия, то пусть и теперь не вмешиваются, пусть уж потерпят наше присутствие.
— Кто?
— Люди, — улыбнулся Борис. — Вперед, Коляш! — И он выпил до дна. Так же не торопясь, взял бутерброд с ветчиной, понюхал его и сунул в рот. И только тогда выдержка изменила ему — жевал он жадно, глотал, не прожевывая. Но через минуту Борис снова был спокоен и ироничен, с насмешкой смотрел, как чуть не поперхнулся Николай.
— Ну что, пора?
Борис не ответил, хотя действительно уже пора было выходить. Он еще раз показал, что, в конце концов, ему решать — идти или ждать.
А Николаем вдруг овладело нетерпение, ему хотелось побыстрее выйти из кафе, скрыться от яркого света, исчезнуть в темноте. Он обеспокоенно оглянулся, а заметив в дальнем углу парня, повернул свой стул, чтобы тот не узнал его, если оглянется.
— Ты чего засуетился? — спросил Борис. — Знакомый?
— Показалось. Может… затылок… Отстань! — вдруг резко сказал Николай.
— Что? — удивился Борис.
— Да я не тебе… себе! Понял?! Себе сказал! Ну, что еще?!
— Ну, себе так себе, — примирительно сказал Борис. Пропуская Николая вперед, он смерил его недоуменным взглядом.
Но на улице Николай ощутил полнейшее безразличие ко всему, что может с ним случиться в этот вечер. В движениях его, в походке проступила расслабленность многоопытного человека, которому предстоит то, что он делал в жизни много раз. Работа предстояла несложная — унести с мебельной фабрики десяток комплектов разборных стенок. Их уже подготовили и сложили у небольшого окна. Решетка легко снималась, поскольку все шурупы, которыми она крепилась, заранее вывинтили. Опасность заключалась в том, что стенки предстояло пронести через ярко освещенный двор фабрики, почти на глазах у сторожа, сидевшего на проходной.
Прислонившись к борту машины, Николай молча слушал путаные объяснения водителя, который должен был увезти стенки. Борис что-то уточнял, переспрашивал, убегал в темноту, снова возвращался, и Николай смотрел на него даже с жалостью. От преклонения не осталось и следа. Зато появилось нечто новое — Николай хотел попасться. Во всяком случае, такая вероятность его не пугала. Может быть, за этим стояло безразличие к себе, но, подумав так, Николай решил, что нет, не безразличие. «Там-то уж точно не найдут!» — мелькнула злорадная мысль.
Стоя у борта машины в полной темноте, вдыхая запахи бензина, поздней осени, долетавший с фабрики дух пропаренного дерева, он понял: что бы ни случилось ночью, он останется спокойным. В эти минуты ему были смешны и водитель, и Брек, их железный Брек, с изящными и значительными манерами, и тот неизвестный ему сообщник, который будет подавать комплекты в окно. Конечно, он трусит сейчас там, в
