живет в славном городе Тамбове… Ничего живет, — добавил он вроде про себя.
В парикмахерской пол и стены были залиты солнцем, зеркала сверкали слепящими бликами, даже на никелированную штангу вешалки было больно смотреть. Николай оказался первым посетителем и некоторое время стоял в прямоугольнике двери, с удивлением осматривая пустые кресла. И вдруг увидел себя.
— Да, старик, — только и протянул он.
Перед ним во весь рост красовался тип с заросшей физиономией, всклокоченными волосами и бегающим взглядом. Джинсы были, правда, в порядке, но свитерок не мешало бы освежить, а то и вовсе сменить.
В зал вошел пожилой смуглый человек, быстро взглянул на Николая и прошел мимо, сразу, видимо, вынеся ему свой приговор.
— С чем пожаловали, молодой человек? — спросил парикмахер, копаясь в своем ящике.
— Марафет будем наводить, батя.
— По всем статьям марафет? — уточнил старик.
— По всем, батя.
— Постричь? — старик смотрел на него в зеркало, не оборачиваясь. — Побрить? Маленький массажик? Головку помоем?
Не отвечая, Николай поудобнее уселся в кресло, еще раз пристально глянул себе в глаза.
— Поехали, батя. Покажи, чего умеешь… Шею не подбривать, виски не снимать и вообще постарайся не наследить на голове. Чтоб никто не догадался, что я из парикмахерской, усек?
— Десятка, — ответил старик.
Николай молча вынул красненькую бумажку и положил ее на стеклянную полку. Старик взял ее, опустил в громадный карман белого халата и щелкнул пальцами.
— Валяй, — сказал Николай и, откинув голову, закрыл глаза.
Через час он придирчиво рассматривал себя в зеркало. Старый мастер, конечно, поработал на славу. Но ни изысканный пробор, ни гладко выбритые щеки не могли скрыть неуверенного, настороженного взгляда.
— Что скажете? — остановился за спиной парикмахер, ожидая похвалы.
— Ты, батя, мастак, нет слов. Но, если бы еще и немного удачи мне подбросил, тебе бы цены не было.
— А это не по моей части, — старик развел руками. — Что мог, сделал, а остальное…
Он не договорил, увидев вдруг, что посетитель замер, пристально глядя в зеркало, но не на себя, а чуть в сторону, туда, где отражалось окно. Николай увидел, как, прижавшись лицом к окну, на него смотрит Фетисов. Он узнал и его прическу, и сморщенный лоб, и вскинутые брови, узнал даже улыбку. Фетисов смотрел прямо на него и делал какие-то знаки, вроде вызывал к себе, на улицу, и улыбался широко, радостно, показывая крупные белые зубы.
Старик оглянулся, присмотрелся слабыми глазами и махнул рукой — чего, дескать, там стоять, входи! Фетисов кивнул головой, направился к двери. Николай не оборачивался. Страшная усталость навалилась на него, он не мог сделать ни шага и только медленно-медленно, будто преодолевая сопротивление, начал поворачивать голову от зеркала к входной двери, в которую уже входил Фетисов, улыбающийся, оживленный, сутулый. Николай встретился с ним взглядом и весь осел в кресле — тот даже не был похож на Фетисова.
Не сказав больше ни слова, Николай быстро покинул парикмахерскую, перешел через улицу, почти вбежал в гастроном, отыскал отдел с рядами бутылок…
— Девушка, — он постарался улыбнуться легко и шаловливо. — Не дайте погибнуть во цвете лет, а? Чекушечку бы, а?
— Двух еще нет, — она показала на часы, висевшие на стене.
— А на моих уже вечер, — Николай скорчил страдальческую гримасу. — Я быстренько, девушка! Без сдачи, — он положил пятерку на прилавок. — Раз — и меня нет, а? Не дайте погибнуть!
Он улыбался из последних сил, улыбался почти как прежде — чуть сморщив лоб, глядя заговорщически, многообещающе, и понимал: ничего не получается, кроме откровенного заискивания. «Прокол, Коляш, прокол! — говорил он себе. — Она даже не захотела поболтать. Коляш, от тебя разит непрухой. Плохо, Коляш… Ты меченый. Даже эта вонючая тетя Тася рассекла тебя вмиг. И эта задрыга двадцати неполных лет тоже рассекла… Что творится, что творится!»
Он вышел из магазина, бесцельно оглянулся по сторонам.
— Бутылка нужна? — спросил подошедший детина в синем спецовочном халате грузчика.
— Чекушка! — ответил Николай со вспыхнувшей надеждой.
— Гони пятерку. При мне, — грузчик показал оттопыривающийся карман.
Взяв чекушку, Николай направился к автомату с газированной водой. Не обращая внимания на прохожих, он вылил всю водку в стакан, она даже полилась через край по граненому сверкающему боку. Бросив чекушку в кусты, Николай медленно поднес стакан ко рту, ощутив прохладу чистого стекла, увидев сквозь водку яркую зелень сквера, собственные мокрые, сдавленные о стекло пальцы. И несколькими большими глотками выпил, почти не ощутив горечи. Потом подставил стакан под краник и еще до того, как он наполнился водой, почувствовал спасительный жар внутри. Его боли и страхи ослабевали, уходили.
— Отпустило, — сказал он. — Надо же — отпустило.
И пошел к морю. Оно оказалось совсем рядом. Ослепительно синее, покрытое солнечными бликами. Свежий ветер гнал к берегу волну, раскачивал верхушки деревьев, играл складками платьев загорелых девушек. Николай подошел к двум, что-то сказал шутливое, безобидное, он умел говорить такие слова. Но девушки, едва увидев его, замолкли и, не ответив, отошли в сторонку. И еще одна девушка, которая приглянулась ему, которую он по привычке хотел осчастливить беззаботным разговором, заметив, что он направляется к ней, сорвалась и отошла к друзьям.
— Прокол, — пробормотал Николай озадаченно, — опять прокол… Что происходит, Коляш? Что с тобой происходит?
Обедал он в маленьком ресторанчике под открытым небом. Выпил еще стакан водки, а вечером — бутылку вина. До полуночи искал свое новое жилище, на ощупь пробирался в каморку, сшибая по пути грохочущие вещи, не раздеваясь, упал на кровать и тут же заснул. А проснулся слишком рано — тяжело колотилось сердце, болела голова, в душе была пустота. Его охватило какое-то неприятное состояние, когда все кажется лишним, ненужным и даже своя собственная жизнь, кажется, обременяет.
Стараясь не столкнуться с хозяйкой, Николай поднялся и пошел искать знакомого грузчика, опять купил у него за пятерку маленькую бутылку водки и выпил у автомата с газированной водой.
В повторении вчерашних действий, в узнавании улиц, предметов, запахов было что-то обнадеживающее. К девушкам он уже не подходил, но познакомился со странной компанией пожилых людей, которые называли друг друга уменьшительными и ласковыми именами вроде Жорика, Валика, Юрика, и было у них что-то неладно в жизни, и пили они с утра до вечера с кем придется и как придется — в ресторане, в подворотне, прямо в магазине у прилавка. А говорили о том, где, как, с кем и с какими приключениями пили раньше, и продолжалось это несколько дней, пока Николай не обнаружил, что денег у него осталось как раз на билет домой, и он на маленьком самолетике улетел в Краснодар, там взял билет до Львова и к вечеру того же дня сидел с Борисом в знакомом кафе и с возрастающим ужасом слушал его торопливый свистящий шепот…
— Слушай, старик, — Борис опасливо обвел взглядом кафе и, убедившись, что никого, кроме них, в зале нет, заговорил еще тише, — ты что натворил?
— А что? Ничего! — Николая раздражал страх приятеля.
— Меня вызывали в милицию и спрашивали о тебе, — свистел и брызгал в ухо Борис. — И Костомаху вызывали! Говорили, что ты совершил какое-то преступление, и что объявлен всесоюзный розыск, и что вообще тебе никуда не деться… Они вышли на тебя, старик!
— Неужели вышли? — переспросил Николай.
— Они говорили… Ну, в общем, чего темнить — они говорили об убийстве. Это верно?
— Да, пришлось одного пришить.
— Они вышли на тебя!
