Лес пах детством, каникулами, бездельем и свободой…
– Ориентировку-то нам дали точную? – забеспокоился Валентин Аскерханович.
– Сейчас и проверим, – ответил Куродо.
…И тогда мы увидели гору.
Она была неуместна в этом лесу, таком мирном и детском. Она вздымалась ребристо, нагло. Она выпирала из мягкой ласковой земли ножом, приставленным к горлу неба.
Гора была невысока. И не гора вовсе, но валун в два человеческих роста.
И когда мы подошли поближе и увидели нору, я вдруг представил себе, как втискивало себя в этот узкий проем жабообразное мнущееся существо, похожее на нашу квашню, и мне стало противно…
Куродо заглянул в нору, осветив ее фонарем.
Я сунулся тоже и увидел длинный осклизлый туннель, уходящий далеко вглубь.
– Тихо! – прикрикнул Куродо.
Мы прислушались. Издали, словно бы из центра земли, доносилась странная мелодия, будто кто-то далеко выводил соло на трубе.
– Дело плохо, – шмыгнул носом Куродо.
– Что такое? – заволновался Валентин Аскерханович.
– А вот что, – объяснил Куродо, – 'пещ.драк.' сейчас высиживает птенцов – понятно тебе?
– А когда высидит, – подхватил Георгий Алоисович, – кэк хрыснет! кэк грохнет! И со всех сторон сбегутся туземцы с копьями. Ты поглядишь, посмотришь, как они выскакивающих на божий свет драконят будут шарашить.
– И мясо белых братьев жарить, – снова вспомнил я Мэлори.
Куродо, Валя и Георгий поглядели на меня.
– Ты чего-то… – сказал Куродо, – того, – и не стал уточнять.
– Но самое неприятное, – Георгий Алоисович погрозил пальцем неведомо кому, – что в таком состоянии дракошу нужно брать голыми руками…
– Джек Джельсоминович, – обратился ко мне Валя, – вы, кажется, довольно-таки неприхотливы…
– Поглядим, Валек, – ответил я и вошел в нору.
Гора зияла норой, как отверстой, немо орущей пастью.
Я поскользнулся на слизи, оставленной пещерным драконом, и загремел вниз.
Слизь больно щипала руки.
Я кое-как поднялся.
Следом за мной вошли 'отпетые'.
– Однако, – сказал Георгий Алоисович, – удачный дебют…
В норе было промозгло, и тянуло запахом сгнивших трав.
Белесая слизь обволакивала стены, скользила под ногами.
– А вот и он, она, оно! – чуть ли не радостно провозгласил Куродо.
Наклонный туннель, темный и промозглый, оборвался неярко, мягко освещенным зальцем.
'Светящаяся пещера', – вспомнил я. Но победнее, поплоше…
Свет исходил от покачивающегося из стороны в сторону кучеобразного студенистого существа.
Существо пело, раскачиваясь. Трубные звуки текли по пещере волнами вместе с неярким уютным сиянием.
Мы едва успели струями из огнеметов сбить выкинутые с внезапной силой из студенистого тела-кучи мускулистые щупальца.
– А зачем пять? – спросил Валентин Аскерханович.
– Для подстраховки, – буркнул Георгий Алоисович, – и вообще, он считать не умеет…
Пещерный запел громче, отчетливее, и свет сделался ярче, 'отвеснее'…
Я увидел дрожащее горло дракона и спросил у Куродо:
– Это и есть горло?
Куродо понял меня:
– Ага… Эта вот самая перемычка… Видишь? Внизу – побольше, вверху – поменьше, а посредине перемычка… Вот до нее и добраться… Руками, понял, только руками…
– А глаза у него зажмурены от удовольствия? – спросил любознательный Валя.
– Кто его знает, – пожал плечами Георгий Алоисович, – может, и от боли… У них, у драконов, все перепутано… Боль, удовольствие.
И мы отбросили вверх огненными струями еще шесть корежащихся, куржавящихся щупалец.
Сверху посыпалась щебенка и мелкие камешки. Пещерный приходил в себя. Трубные звуки делались оглушительнее, и дрожащее отвратительное беспомощное горло заметнее.
– Труба трупа, – непонятно сказал Георгий Алоисович.
– Ага, – подтвердил Куродо, – кому-то здесь остаться…
Рраз – это был словно бы взрыв кучи дрожащего студня – семь? – нет, куда там – больше, девять, двенадццать щупалец выстрелили, вырвались в нашу сторону.
– Ну и вонь, – сказал Валентин Аскерханович после того, как обугленные, черные, извивающиеся от боли щупальца, задевая своды пещеры, воротились обратно в тело пещерного – набираться сил, возрождаться для новой жизни, для нового броска.
Я положил огнемет на землю.
– Ладно, – сказал я, – я постараюсь взять его за грудки.
Георгий Алоисович покачал головой:
– Не спешили бы вы.
– Ничего, ничего, – подбодрил Куродо, – здесь никогда ничего нельзя знать наверняка. Может, самое время. Давай…
Я не успел пробежать и метра, как пещерный вспыхнул нестерпимым сиянием, и грохот его трубы почти оглушил меня. За своей спиной я услышал шипение огненных струй; но 'отпетые', видимо, что-то не подрассчитали.
Одно из щупалец ахнуло меня по плечу и уползло прочь.
Я упал на камни, встал на четвереньки. Меня вытошнило. На четвереньках, сквозь пещерный гул и гул боли во мне, я пополз к высящемуся надо мной пещерному.
'Он мог убить меня одним ударом, – подумал я, – он мог втащить, втянуть меня в себя, еще полуживого, еще способного чувствовать боль… Он просто играет со мной, как кошка с мышкой. Он играет…'
Удар. Я распластался на коленях, пополз, будто змея.
'Он вобьет меня в пол своей квартиры. Он…' Вонь слизи на камнях, грохот трубы и запах недосожженных щупалец.
'Зачем я ползу? Ведь мне не хватит сил даже подняться, не то что взять его за горло?'
Пещерный, видимо, тоже так считал, потому, наверное, он не добивал меня, а легонько прищелкивал- пощелкивал, валил с ног, если я поднимался на ноги, сшибал на брюхо, распластывал, если я вставал на четвереньки, вколачивал в камень, если я полз на брюхе…
Изо рта у меня текла кровь, и я понял, что это – нутряная кровь…
'Привет, – не подумал я, а почувствовалось мной, всем моим существом прочлось, – отползался…'
…И тогда я увидел вздымающуюся прямо надо мной груду безобразного тела, которое мне надлежало убить, чтобы оно не убило меня…
Я поднялся, перемазанный в грязи, в крови и драконьей слизи. Я встал почти вровень с драконом и протянул руку, чтобы взять его за тонкое вибрирующее горло, из которого рвались трубные звуки. Я тянулся к этой тоненькой перемычке, отделяющей и соединяющей два отвратительные вздрагивающие студенистые полушария, хранящей жизнь этих полушарий.
Я вцепился в склизкое холодное, словно намыленное горло, и в ту же секунду бесшумно, деловито и едва ли не нежно меня обвили щупальца пещерного.
Если бы бревна умели обнимать, они бы обнимали именно так, и никак иначе!
Наступила тишина. Сияющая тишина.
Из меня выжимали жизнь, и я выжимал, капля за каплей, из кого-то, кто сильнее меня, а все равно, а все одно… В наступившей сияющей тишине, где нет ничего – только свет, и боль, и мускульное усилие
