заглядывать в каждый дом. Больше сюда возвращаться не собиралась. В конце концов, остался всего один недосмотренный на окраине. Покосившееся строение, с просевшей крышей. Я фыркнула от отвращения. Вонь из него шла густая, удушающая. Бесполезно. Никого. И тут услышала слабый стон. Понадобились доли мгновения, чтобы пронестись вихрем внутрь, и замереть, изучая обстановку.
Девушка лежала на полу. Руки сложены на груди, сжалась, тихо всхлипывает. Увидев меня, резко отпрянула, попыталась откатиться в сторону, а потом рывком подняться. Но ноги не держали, видно не один час провела, дыша отравой. Повалилась лицом в пол, и извернулась змеею, с яростью выплевывая в лицо:
— Уйди! Уйди! — И почти сразу протянула руки ко мне. Дрожащие пальцы, исцарапанные, разодранные в кровь, — Убей! Я вампир!
— Нарьяна? — тихо спросила я, заставляя ее прислушаться. Слезы блестели в светившихся отчаяньем глазах. Она зажмурилась и две мокрые дорожки появились на перемазанном лице.
— Да.
— Пришла помочь, — зачем-то сказала я. Нарьяна с трудом стала на колени, ее шатало. Рванулась ко мне, уткнулась носом в грудь. Обняла на удивление сильными руками за шею, спряталась и, судорожно всхлипывая, забормотала:
— Он всех убил. Всех. Сказал, что вернется ночью. Так жутко! Растерзал деревню за ночь. Меня укусил, поигрался и оставил. Нечисть я теперь, стану упырем.
Мягко отстранив девушку, я сказала:
— Нет. Помогу. Я найду способ, — она сглотнула и заглянула в глаза с надеждой, с проснувшейся верой, возможно в своего бога… Мое сердце рванулось, как никогда в жизни. Если умела бы кричать истошно, чтобы вывернутся наизнанку, орала бы. Если бы могла рыдать — выла в голос. Если бы могла сказать — повторяла непрестанно. Внутри бился, не находя выхода, тугой комок из ярости, боли и надежды.
Из глаз Нарьяны на меня смотрела душа матери. Я не ошибалась. Душа, которая ничего не знает обо мне в этом мире, которая не помнит. Я чувствовала. Я жила. Но хотела умереть.
— Идем, — сказала и потащила Нарьяну за собой, прочь от деревни.
31 глава
Он пребывал в бешенстве. Охваченный ненавистью и злобой — глубокой, безумной, неконтролируемой — ломал, крушил, превращал в пыль все вокруг. Как она смогла улизнуть? Как? Беззащитная, полумертвая, напуганная до дрожи? Исчезла прямо из-под носа, в тот самый миг, когда он уверился, что ей некуда бежать. Не умерла, с чем можно смириться, а удрала. А потом почувствовал, был кто-то еще…
Наконец, уничтожив все, он пошел по следу. Неважно. Некуда спешить. Время — сырая глина в руках. Оно текуче, пластично и работает на него.
Когда он найдет, о…тогда живые позавидуют остальным.
32 глава
Им пришлось долго идти прочь от деревни, пока, наконец, не перестал преследовать запах разложения. Вокруг темнел подлесок. Слева мрачно поднимался стеной лес, справа плавно спускался глинистый бережок, обрываясь зарослями болотной травы. Пруд. Около воды долго не постоишь. Комары, мошкара нападали тучами и зло кусали. К вечеру, словно туман над водой зависло пищащее облако. Нарьяна умывалась, непослушными пальцами застирывала кое-как в теплой воде одежду. Пока она возилась, Сташи развела костер. Так даже лучше. Не к чему той видеть странные умения спасительницы. Местность дикая, до любого жилья несколько часов ходу. Можно отдохнуть, не опасаясь лихих человечков. Присутствия упыря приходящая тоже не ощущала. Знала, себя не выдаст ни жестом, ни звуком. А что бы ни творилось внутри, снаружи лед. Прежде чем сделать шаг вперед, нужно понять, что изменилось. Что произошло?
Костер горел ровно. Потрескивал сухими веточками и весело отплясывал на почерневших. Благо сушняка вокруг полно.
— Мужчины! Лжецы, — пробормотала Нарьяна, перестав, наконец, дрожать. Сташи смотрела на нее взглядом, в котором совершенно отсутствовали эмоции. Губы чуть шевельнулись, но приходящая так ничего и не сказала. Спасенная девушка продолжила.
— Боль, страдания, горечь…бесконечно. Когда любишь, они предают. Когда не обращаешь внимания, бегают следом или пытаются отомстить. Ты идешь на все ради одного благодарного взгляда, а нет искренности в его намерениях. Только желание использовать для своих целей, для каких-то там праведных дел. Ненавижу.
Сташи равнодушно пожала плечами:
— Мне плохо знакомы чувства, о которых ты говоришь. Люди, что ходят под антрацитовым небом, имеют темные и загадочные души, и это не зависит от пола. Мне не нужны ни их тайны, ни пороки. Чувства привязанности, гнева, желчи — зачем? Даже любовь — призрачная пелена тумана, о которой могу говорить, но сквозь которую не проходят лучи солнца. Нельзя почувствовать вкуса вина, смотря на бутылку. Тема скучна мне, Нарьяна, и я никак не пойму, зачем постоянно говорить о том, кто так раздражает.
— Он принес много страданий всем тем, кто был дорог мне когда-то.
— Тогда зачем чувства? Откажись, и тебе нечего будет терять, не из-за чего переживать или страдать. Когда равнодушие принимает в свои объятия, мир становится четче и яростнее, обретает целостность. Что имеет право быть, что достойно внимания? Множественность заставляет путаться в деталях и упускать самое главное — суть. К чему мелочь, крошки от каравая, когда можно получить весь в свое распоряжение?
Нарьяна распахнула синие озера глаз и подалась вперед, слушая приходящую:
— Но разве возможно жить без эмоций и чувств? Разве это жизнь? Не превратится ли она в серое существование, череду однообразных дней? Будем ли мы людьми, если откажемся от самой природы человеческой?
— Чем хороши бесконечные страдания? Моя мать прожила тяжелую жизнь, полную лишений и страха. Она постоянно боялась. Испытывала гнетущее одиночество и отчаянье. Только смерть прервала замкнутый круг. Я не понимала, но видела как тяжело ее существование. У нее было все, и ничего.
— Лишения и предательства дают пищу для обид, но есть другие чувства. Если отказываться от горя, значит и от радости тоже?
— Нельзя отделить одно от другого, Нарьяна. Если берешь, то без исключений. Отказываешься также, от всего.
— Не понимаю.
— Любовь приносит радость, но дарит и боль. Мужество рождается, как преодоление страха или потребности защитить. Горечь утраты уравновешивается ценой жизни и нежностью воспоминаний.
Нарьяна удивленно, с некой долей восхищения смотрела на Сташи. Лицо говорившей словно хорошо вылепленная маска. Ни чувств, ни мимики, только ровная речь и фарфоровая бледность кожи. Когда приходящая замолчала, девушка немного сбивчиво, словно волнуясь, произнесла:
— Я не опасаюсь, хотя мы едва знакомы, а ты странная. Спасла ли жизнь, или отсрочила казнь, но все же есть за что сказать спасибо. Я собиралась стать монахиней, уйти в монастырь на горе. Там тихо, спокойно. Молитвы читают, жизнь без затей. Трудись, молись. Но божьи люди не темные, они грамоте обучены. Библиотека прекрасная есть. В деревне народ обыкновенный, у них заботы иные и мечты простые. А меня с детства заучкой считали. За то, что книг много прочла, что говорю и думаю иначе. Пока жила среди них сиротой, бегала к монашкам, да грамоте училась. А деревенские своих чад пинками не могли отправить.
