У земли ветер был особенно силен. Алик наискосок пролетел над избами и рухнул на скотный двор, в самую гущу мирных, но к весне обычно голодных и потому злых колхозных коров. Как развивались события дальше — неизвестно. Алик говорил, что сражался за свою жизнь, как тореадор. Этому, естественно, мало кто верил. Но когда через несколько дней на имя начальника училища пришло письмо, в котором разгневанный председатель требовал возместить убытки за разнесенную вдребезги изгородь, сарай и покалеченных в свалке коров, то буквально все, начиная от курсантов и кончая преподавательским составом, зашлись в приступе неудержимого хохота. Репутация Алика была восстановлена…
— Так вас только деньги интересуют, Черепков? — повторил свой вопрос Баранов.
— Если бы они меня интересовали, — насупился Алик, — я бы и сейчас в Одессе жил.
— Гм, — сказал Баранов. — А я считал, что у нас принцип для всех один: от каждого по способностям, каждому по труду.
— У нас по потребностям, — заметил Алик.
— Коммунизм, значит. — Баранов кашлянул в кулак и весело усмехнулся: — Ну, иди, проверим твои способности.
Черепков занял место в кабине тренажера, и она мгновенно завращалась, заваливаясь то вправо, то влево.
— Одновременно с операциями докладывайте последовательность! — приказал Баранов. — Начали!
— Переключаю радиокомпас… Доворачиваю. Уменьшаю обороты…
— Отставить! Снова.
— Переключаю радиокомпас с дальнего на ближний. Доворачиваю. Уменьшаю обороты двигателя.
— Отставить!
Черепков с явным недоумением, точно спрашивая: «Ну, чего ты от меня еще хочешь?» — посмотрел на инструктора.
— Неважные у вас способности, Черепков, — проговорил Баранов недовольным и скучным голосом. — Давайте полные формулировки и соблюдайте последовательность. Выполняйте задание!
Алик зло поджал тонкие, нервные губы:
— Переключаю радиокомпас с дальней приводной на ближнюю. Доворачиваю самолет на посадочный курс. Уменьшаю обороты двигателя. Выпускаю щитки-закрылки. Докладываю: «Закрылки выпустил!» После команды «Посадку разрешаю!» — сажусь.
— То-то, — улыбнулся Баранов. — Как распределяете внимание по приборам?
— Авиагоризонт, вариометр[1], высотомер, АРК[2], ГПК[3].
Баранов обвел глазами притихший класс.
— Верно, Мазур?
— Верно.
— Тогда можно лететь. Со мной.
— Пока с вами, — не утерпел Черепков, выбираясь из тренажера.
«Як» выкатился на рулежную дорожку и, подпрыгивая, побежал к месту старта. Баранов запросил разрешение на взлет. «Як» надсадно зазвенел и, когда звон перешел в могучий рев, вдруг рванулся, стремительно набирая скорость и подминая под себя серую ленту взлетной полосы. Никита непроизвольно сжал ручку управления.
— Не надо, — спокойно сказал инструктор.
В следующий момент толчки прекратились, и земля плавно провалилась. Самолет шел в набор. Никита осмотрелся. Под крылом промелькнули зеленые пятиконечные звезды палаток, крутой изгиб реки, вышка для прыжков в воду. На ней торчал какой-то парень. Вот он взмахнул руками — Никита это скорее почувствовал, чем увидел — и прыгнул. Чуть правее по железнодорожной насыпи ползла длинная вереница игрушечных вагонов, а слева и спереди, насколько видел глаз, раскинулась необъятная гладь зеленеющей степи.
— Красиво, говоришь? — спросил Баранов. Никита от неожиданности вздрогнул, но, увидев в зеркальце смеющееся лицо инструктора, улыбнулся:
— Я ничего не говорю.
— А мне показалось, что ты любуешься… Как самочувствие?
— Отличное, — кивнул Никита.
Но не успел закрыть рот, как горизонт резко перевернулся, и в следующее мгновение он повис на ремнях. Его прижало к борту фюзеляжа. Никита невольно вцепился в борта кабины, но машина уже вышла в горизонтальный полет. Все встало на свои места. Он с облегчением перевел дух, но его снова вдавило в сиденье, и он снова оказался вниз головой. «Петля Нестерова, — определил Никита, — переворот, бочка, иммельман».
— Как это тебе нравится? — спросил инструктор. «Як» быстро набирал высоту.
— Качает, — неопределенно сказал Никита. — Как в люльке. А так ничего, жить можно.
Земля вдруг вздыбилась и завертелась. В кабину ворвались не три или четыре, а десятка два солнц, и завращались они с такой быстротой, что небо мгновенно стало похожим на яичницу. Никита не понимал, что делает Баранов, но «Як» в одну секунду превратился в дикую необъезженную кобылу. Он то падал, переворачиваясь, то его швыряло в сторону, то, натужно ревя мотором, он устремлялся ввысь.
Самолет выполнял фигуры высшего пилотажа. Баранов демонстрировал свое искусство с легкостью и изяществом, которые можно выработать только годами усердных тренировок. Одна фигура сменяла другую. Но как! Это было одно непрерывное, как в танце, движение — ни доли секунды промедления, ни паузы, вихрь, который можно было сравнить только с кавалерийской атакой: крылья «Яка» сверкали в круговом вращении, словно клинки острых казацких шашек.
Никиту бросало от борта к борту, как мяч под ударами безжалостных футболистов. Его то с силой, от которой трещал позвоночник, вдавливало в сиденье, то он болтался на ремнях, чувствуя их стальную жесткость, то нелепо кувыркался, ощущая силу и мощь привязанного сзади зверя. А когда Баранов ввел машину в штопор, когда земля, вращаясь, устремилась навстречу, у него заломило глазные яблоки, а к горлу подступил неприятный удушливый ком. «Только бы выдержать», — мелькнула мысль. Но здесь же возникла вторая, еще более острая, колючая и неправдоподобно огромная, буквально заполнившая все его существо: «Что он делает? Ведь так и в ящик сыграть недолго!» Никита судорожно схватился за ручку, но та вдруг сама сдвинулась с места. Он почувствовал легкий толчок руля и через секунду с удивлением обнаружил, что «Як» перешел в планирование.
— Ну, как тебе эта увертюра? — услышал Никита приглушенный голос инструктора. Баранов безмятежно улыбался. Он добился своего. Ученик был повержен и восхищен, теперь из него можно лепить все, что хочешь, — он верит в своего учителя.
Никита попытался улыбнуться, но не смог. Разлепив бескровные губы, он с трудом сказал:
— Потрясающе! — больше ему добавить было нечего. Он был слишком ошеломлен штопором, стремительным кружением земли и неба, собственным — довольно неожиданным — испугом и мастерством инструктора.
— Ну, что ты загнул, — позволил себе скромно заметить Баранов, — высший пилотаж — еще туда- сюда… А не страшно было?
— Страшновато, — признался Никита.
Баранов кивнул и, удовлетворенный откровенностью ученика, успокаивающе заметил:
— Это пройдет. Ты не волнуйся. В нашем деле самое неприятное — летать пассажиром. А когда сам начнешь… все эмоции останутся на земле. В воздухе надо работать. Пошли на посадку?
Он выпустил шасси. Конец полосы скользнул под крылья, самолет мягко подпрыгнул и, шелестя резиной, покатил по бетонке.
Вечером Никита поинтересовался впечатлениями о полете у ребят. Миша сказал, что все дело в практике, привыкнешь, мол, и в аду уживешься. Леня Коренев подошел к вопросу со стороны чисто математической. Он рассчитал нагрузки, которые обрушились на его организм во время всех этих бочек,
