Американская история

Там же, растворенные клеточной плазмой,
оказались и губы,
когда-то ласкавшие кожу на твоей шее,
так, что дергалась жилка и замирала, немея,
не то от щекотки, не то от страха,
а скорее
от предчувствия обреченного краха
всего замеревшего тела,
раздавленного и втертого в эти паутинные жилки.
И частично рассыпавшиеся его опилки
смешались с липким запахом вспотевшей груди
и с непонятно чьим,
не то его, не то твоим,
голосом, шепчущим: «Подожди, подожди».

Но время
постепенно лишило память движения,
превращая фильмы воспоминаний в тусклые фотографии
двух или трех случайно оставшихся сцен,
и в какой-то момент ты решила,
что это прошло совсем,
что тебя отпустило,
и ты можешь заняться чередой накопившихся дел.
Например, накормить ребенка,
родившегося, ты так и не поняла,
как и когда,
и успевшего вырасти лед до восьми,
и сказавшего тебе: «Отпусти
мою руку, мне больно».
И ты разжала затекшие пальцы
и, пробуя шевельнуть ими, подумала,
что, наверное, не хватает кальция.
И, посмотрев па своего случайного мужа,
представив, что с ним, как всегда,
придется сегодня спать,
решила, что надо будет сказать,
что ты устала и немного простужена,
если не повезет и не удастся сразу заснуть,
нагружая кровать
тяжелым сном,
и, почувствовав его желание к тебе прикоснуться,
пробормотать: «Завтра, потом» —
и отвернуться.

А утром проснуться разбитой
с одним лишь желанием быстрее попасть на работу,
и остаться забытой.
И молить Бога,
чтобы память твоя,
разоренная и опустевшая от разлуки,
подменилась памятью клеток, и та,
выдавленная из груди, шеи, бедра,
и даже мизинца,
вновь воскресила руки,
которые только и могут тебя коснуться,
чтобы потом присниться.