Эти порубежники, чего случись, и попам по сусалам накидать могли.
За ними не заржавеет.
Дальше фронта не пошлют, ниже рядового не разжалуют.
Терять нечего…
…Доехали на удивление быстро.
Дороги внутри Вольницы плотно контролировались казачьими патрулями. Почти любая господствующая высотка венчалась двумя флагами: российским триколором и черно-желтым стягом Вольной казачьей республики Кубань.
Это было бы, может, и смешно, если бы под флагами не угадывались бетонные кубы укреплений.
Из серии «наша мирная сенокосилка».
Дядя Миша, кстати, мою догадку подтвердил, пояснив при этом, что народ здесь подобрался хоть и не чисто казачий, с бору по сосенке, – но драчливый, спуску никому не дающий, правда, не шибко грамотный.
Кубанцы, десантура из Сто шестой, хохлы, с наркобаронами да с УНСОвцами не ужившиеся, горожане окрестные.
Даже чеченский тейп имелся, что-то с кем-то не поделивший в своей голодной, но гордой Ичкерии и пришедший оттого проситься на исконные казачьи земли.
Приняли, кстати, – отчего ж не принять-то.
Народ, пусть дюже гордый, да работящий, в горах недальних опять-таки незаменимый.
…Так, незаметно, за разговорами, добрались и до самого Тихорецка. Городок был зеленым, окрестности – богатыми, общее впечатление – благостным.
Вожак переоделся в свой пижонистый черный мундир с серебряной оторочкой и летящим знаком крыла на левом рукаве и в петлицах и отправился к местному казачьему начальству – не иначе как с докладом.
Вместе с ним ушли дядя Миша и шахтерские послы: у них тоже были какие-то свои дела в резиденции местного Верховного.
Отряд же, разбивший лагерь у окраины «столицы», – просто тупо блаженствовал.
Тишина.
Покой.
Само собой, местная горилка.
Даже не обсуждается, она везде замечательная, ага.
А уж на Кубани…
…Ну, и что самое главное, – туземное население.
В первую очередь, его лучшая половина, разумеется.
Тихорецкие девки, ядреные и грудастые, с длинными, по попы, косами были хороши просто до неприличия.
Даже я на пару минут пожалел, что не совсем свободен, потом взглянул на Красотулю, сравнил и еще раз убедился в полной адекватности своего выбора.
Она была не просто лучше, она отличалась от местных красоток, как породистая арабская лошадка от массивных деревенских тяжеловозов.
Впрочем, на вкус, как говорится, и цвет…
Единственным локальным несчастьем был подхваченный Веточкой, обожравшимся с непривычки местной зеленой антоновкой, жестокий, я бы даже сказал, какой-то реактивный понос.
Впрочем, девки моего командира разведчиков, по вполне понятной причине, не интересовали, а сторонников однополой любви в Тихорецке не было, что называется, по определению.
Так что эту его просрачку даже несчастьем назвать трудно.
Так, глупость…
…Мы отъедались и зализывали раны.
Красотуля же, помимо всего прочего, училась у местных красоток лузгать семечки и смотреть томным взглядом.
Соплячка и есть соплячка.
Придется отучать.
Потом.
Когда руки дойдут.
Надеюсь, разумеется.
Ага.
К тому же все в отряде, включая и нас самих, кажется, окончательно уверовали в серьезность наших отношений и бдительно следили за их развитием.
Девочка, что называется, «пришлась ко двору».
Бывшая шлюха и стукачка, нынешняя полицейская шкура с явным фашиствующим уклоном.
И тем не менее, тем не менее…
Если браки заключаются на небесах, то заведующий тамошним загсом – конченый придурок.
Но приходится терпеть.
И не роптать.
От меня, впрочем, тоже, справедливости ради сказать, – не цветами пахло…
Я, врать не буду, чувствовал себя полным, но оттого не менее счастливым идиотом. Как в дурном романе конца позапрошлого века: еду к отцу за благословением.
Дурдом какой-то…
…В один из ленивых осенних вечеров, наполненных тем понятным только солдату блаженным бездельем, когда начальство что-то решает, работы нет, ужин сытен и точно знаешь, что сегодня ночью не предвидится ни боевых, ни учебных, к нашему костерку пожаловали гости.
Чечены.
И я их, к сожалению, знал…
…Мы тогда брали караван.
Очень важный, по крайней мере, так нам сказали в штабе.
Оружие.
То самое оружие, из которого нас потом будут убивать.
Мы ненавидели такие караваны.
И вложили в короткий яростный бой всю свою ненасытную ненависть к тем, кто пытался нас, таких молодых, здоровых и веселых, убить, – и всю свою солдатскую злобу на три бессонные холодные ночи в чужих горах, когда мы даже не рисковали разжечь костерок, чтобы разогреть тухловатую пайковую кашу с тушенкой.
Пленных не брали.
Мы их вообще старались никогда не брать – лишний повод для «обменных похищений».
А труп – он и есть труп.
Его не обменяешь.
Так честнее.
Только вот караван оказался – не с оружием.
Медикаменты.
Мука.
Рис.
Пару мешков с анашой.
Так, мелочевка.
Я, помню, выматерил в рацию отцов-командиров и вызвал вертушки, чтобы нас забирали из этого дурдома.
Нефига спецназ в горах без толку мариновать.
Отцы-командиры, разозленные проваленной операцией и моими матюками, ехидно предложили подождать: в предгорьях якобы испортилась погода.
Может лечь плотный туман.
