Проехали. Что еще?
Вот и еще! В октябре великому бытописателю лагерной жизни присудят Главную Европейскую премию по литературе. Естественно, начнется гон. И на великого конкретно, и на всех менее великих писателей, которые чего-то не так написали, чего-то имели в виду, где-то фигу в кармане зажали… Гон не остановить. Но хоть самую малость сдержать гончих – возможно. Тем более что история отечественной литературы прекрасно доказывает, что и в пору гона можно было честно работать. И не уезжать за рубеж, восхваляя тамошнюю свободу, потому что все равно абсолютное большинство уехавших начнет в конце восьмидесятых и далее возвращаться домой. Мало кто приживется на Западе…
Выучить чужой язык так, чтоб писать на нем не хуже, чем на родном – этот подвиг практически уникален.
Фамилия уникума известна миру.
А то, что тебя читают «из-под полы» на Родине, а кое-кого еще и гнобят за то, что он читал – счастье сомнительное. Легат плохо себе представлял какого-нибудь своего коллегу и знакомца по писательскому ремеслу, который гордился бы тем, что за чтение его романа, например, пару десятков бывших соотечественников загнобили органы. Кого – покруче, а кого – слегка.
Это уж не гордость никакая, это мазохизм разбавленный садизмом…
А между тем – finita. Нет больше в папке документов. А стало быть, и конкретных советов искать негде. Разве только в собственной памяти, но она плохо держит события семидесятого…
Скупы аналитики Директора, ох, скупы! Три события всего, а до конца года еще жить и жить. Или это генеральная линия Конторы из десятого года: упор на диссидентское движение? Оно, выходит, самое страшное – на взгляд из будущего? Легат так не считал. Он худо-бедно знал, что семидесятые – это в первую очередь постепенное экономическое падение страны чуть ли не во всех областях: от сельского хозяйства до строительства. И не диссиденты в том виноваты! Легат делил – по собственному разумению! – период правления Бровастого на две части, и пограничная линия – события в Златом Граде в шестьдесят восьмом. Именно события – во множественном числе, ибо они растянулись на весь год.
Их можно было как минимум предвидеть, но предвидение не было слишком развитым чувством у лидеров Партии. А ведь стоило только назад оглянуться и даже недалеко. Хотя и в «далеко» полно примеров. Ну, никогда и никакая Власть свой народ не любила! И оттаптывалась на нем – по полной. Всегда…
Умрет Бровастый, вместо него Страну возглавит Очкарик – всего на год с небольшим, и тоже умрет, затем – Незаметный и тоже на год с копейками, и тоже, вы будете смеяться, умрет. А там уж придет Человек-с-пятном и мировой коммунизм в отдельно взятой стране быстро сляжет с высокой температурой, а в девяносто третьем тоже умрет. Вовсе. И ладушки…
Зато Контора будет жить вечно. Аксиома!
Итак, из трех предназначенных к доставке сквозь время документов один сожжен, а два попадут к адресату. С комментариями, естественно. Комментатор – Легат, иных уж нет…
Но надо позвонить Генералу.
Начал с покаяния:
– Обиды не держишь, Генерал?.. Не надо, язык мой – враг мой, но куда мне без врага?.. К аналитикам претензий нет, все подробно и понятно, но есть вопрос: мы всегда дозируем информацию по коротким отрезкам времени?
– А ты хотел бы загрузить их на год вперед и сидеть дома?
– Во-первых, не дома, а в Службе, у меня, как ты знаешь, работы хватает. А во-вторых, я не подкалываю, а просто интересуюсь. Типовые ответы на мой вопрос: «да», если я прав, и «нет», если я не прав.
– Тогда «да», – засмеялся на том конце правительственного провода Генерал. – Внятно ответил?
– Вполне. А по каким критериям отбираем информацию?
– Объясняю чуть подробнее, но не более. Более – это когда ты к нам на службу официально перейдешь.
– Боюсь, что жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе. Некрасов… Давай – не более, мне хватит.
– Критерии у наших аналитиков свои, тщательно отобранные и акцептованные большими светилами разума. Все перечислять не стану, права не имею, но основной – пожалуйте: из всех наиболее значимых событий выбираются те, в которых возможна вариативность решений.
– Эка ты у аналитиков нахватался… Говоря проще, те, которые могут развиваться так, как развивались, но могут и иначе. Правильно понял?
– Более-менее…
– Но любое событие по определению вариативно.
– Любое. Однако есть такие, где иной вариант развития с большой вероятностью влечет за собой слом в ближайшем будущем.
– Слом, я понимаю, термин, рожденный игривым умом ваших аналитиков?
– Не хами, Легат. Чего ты все на грубость нарываешься, пардон за цитату? Термин и термин. Забудь о нем и работай работу. Она у тебя простая: принеси то, не знаю что.
– И ты тоже не хами, Генерал. Почтальона можете нанять влегкую и почти задаром – из мигрантов… Ладно, проехали. Последний вопрос: чем страшен слом?
– Он теоретически может изменить будущее.
– Опять эта дохлая бабочка! Да ничто ничего не может изменить. Любая волна рано или поздно сходит на нет.
– Или поздно. Кто может просчитать?
– Я могу, – сказал Легат. И тут же спохватился: язык твой – враг твой. – Но не буду. Не мое это дело… Короче, я сегодня ухожу назад.
Трубку положил, взял папку с оставшимися документами под мышку, вышел в приемную.
– Пошли пообедаем, – сказал Диггеру, терпеливо изучавшему массмедиа. И помощнику: – Дня два меня не будет. Караульте кабинет…
3
Обедали в какой-то славной и, на удивление, пустоватой кафушке, обнаруженной неподалеку от памятника, любимого гражданами нетрадиционной сексуальной ориентации. Не исключено, что оные имели место и в кафушке, но Легат не умел их определять на взгляд, и вообще они ему были по фигу. Каждый дрочит, как он хочет… Он с Диггером устроился в дальнем от окон-витрин углу, заказали чего-то по меню плюс триста водовки. Выпили-закусили, выпили-закусили. Молчали. Диггер – потому что никогда многословием не отличался, примером ему был Бур, который вообще большей частью помалкивал, а Легат просто хотел есть. И выпить. Так и сидели. А под мороженое Легат сказал:
– Есть дело, Диггер. Одно, но тяжкое. Гумбольдт Контору переиграл, ушел и от бабушки, и от дедушки. Первый вопрос: а был ли Гумбольдт? Или это случай с ловлей черной кошки в темной комнате? Иными словами, узнай у своих: давно ли видели Гумбольдта, а если видели, то когда, где, с кем… Может, это приснилось Конторе, что он – здесь и сейчас. А на самом деле он – там и давно. То есть в нашем любимом семидесятом. Тамошние утверждают, что он у них то возникает, то исчезает. А они, прагматики, его не ловят, поскольку явился я. Говоря кратко: поищи Гумбольдта. Точнее – его следы… Я не очень верю Конторе, но кого-то ведь они ловили, пытались арестовать, группы захвата сочиняли… Хотя, может, он, Гумбольдт, сбежал в прошлое через тоннель, и я его там встречу… Но ты здесь рой землю.
– Работенка, – философски протянул Диггер.
– Другой пока нет. Твои проблемы, Диггер. Руки у тебя развязаны. В фигуральном смысле, конечно, но…
– Понял. Не дурак.
– Вот и ладушки. Делай свои дела, забудь про то, где был, но жди меня, Диггер. Ох, боюсь, что если не мы… – не договорил…
– Что если? – полюбопытствовал Диггер.
А Легат и не знал ответа. Просто сказалось хорошо.
– Проехали, – ответил. – Вернусь и сразу позвоню. Ничего, если поздно?
