— Я вам не верю!
— Когда возвращался на «центральный»... Спросите Лонласа! Вероятно, и он слышал.
— Неужели правда? Рафаэль с горечью продолжает:
— И он назвал меня подлецом!.. Думаю, после всего этого подлецом-то оказывается он!
— Почему?— с логикой и непоследовательностью, свойственной женщинам, спрашивает она.— И нужно ведь было случиться в четверг этой сцене!
Произнося это, она в тот же момент убеждает себя, что еще подлее обоих этих мужчин. Тот и другой — в особенности Жан,— по крайней мере, не пытаются лукавить, любой ценой стараются найти решение вопроса.
Тысячи различных противоречивых мыслей толпятся в ее голове: «Жан поступает так из-за нее... Он поступает нехорошо, недостойно... Нет, героически!.. Рафаэль любит ее. Естественно и вполне человечно, что он хочет разлучить ее со своим соперником... Поведение его алогично... Нет, мерзко!.. Она больше не знает, что думать. Больше не верит ни в кого...»
— Лонлас! Лонлас!
Он прибегает. В руках его маленький приемник из бара, под музыку которого часто после банкетов во время чемпионата они, Рафаэль и она, Жан и она, танцевали в большом зале.
— Живо, Лонлас!
Он хлопочет, запутывается в проводе антенны. Наконец подключение сделано. Лампы начинают нагреваться. Ничего не слышно. Потрескивание. Еще более нестерпимое молчание.
И внезапно, чересчур громко, так как Лонлас повернул до предела рычажок, раздается громовой голос диктора:
— Принимает с лета... Выходит к сетке... Мяч отбит... В свою очередь Рейнольд отражает... Последние моменты игры он — в наилучшей форме!.. Жан Гренье отбивает!.. Рейнольд возвращает по диагонали...
Оглушительное «Ах!» толпы раздается из громкоговорителя.
— Гренье принял низкий с лета... Он посылает мяч... совершенно легкий мяч в сетку...
Молчание, Голос судьи. Но нельзя различить, что он говорит.
— Счет в пятой игре сорок — пятнадцать! Ведет Рейнольд!
— Счет сетов? — нетерпеливо спрашивает Женевьева. Другие двое пожимают плечами. Они знают не больше ее.
— Гренье подает... Браво!.. Мяч неотразим!.. Рейнольд только кланяется ему... Вы слышите аплодисменты толпы!.. Тридцать — сорок!.. Гренье может еще сравнять... выиграть эту игру... У него великолепные удары!.. Затем неизменно он теряет другие... Вот картина этого сета, столь разочаровывающего сета, в особенности после замечательной игры, которую нам довелось наблюдать в третьей партии. Но, напоминаем, идет лишь четвертый сет! Если Гренье потеряет его, будет разыгран пятый... Не все кончено...
Все же голос диктора бесстрастен и не выражает никакого энтузиазма. Женевьева даже лучше, чем если бы она присутствовала при игре, ощущает ее атмосферу. Капли пота показались на ее лбу, рука болит. Рафаэль шепотом повторяет:
— Подлец... подлец...
Что делать? Женевьева находится тут, но она не может ничего поделать. О, Жан! Ты готов пожертвовать всем, о чем мечтал! Надо выиграть! Ради меня, Жан! Я так хочу! Потому что обещание, которое ты просил меня дать в четверг...
— Игра!..
И на этот раз в мертвенной тишине отчетливо громко раздается из приемника голос судьи:
— Счет в четвертом сете пять — ноль! Ведет Рейнольд!
Отчаяние охватывает Женевьеву. Итак, все надежды, которые в течение многих лет возлагали на этот день, рушатся, и все по ее вине! Это из-за нее Жан дает себя побить. Из-за нее!
Нет, ради нее! А это не одно и то же.
Она знает его. Смогла с первой же встречи оценить. Во время совместных матчей и интернациональных встреч его воля к победе и вера в благоприятный исход соревнования, его порядочность, как партнера, воодушевляли ее и принесли ей победу. Это позволило ей оценить его моральные качества, те качества, которые в первую очередь идут в счет.
Итак, чтобы не потерять ее, он готов пожертвовать всем, что у него есть лучшего, пожертвовать своим самоуважением и достоинством, своей верой в спорт, где, по его убеждению, побеждает лишь наиболее честный, стойкий, не идущий ни на какие увертки.
Она больше не слышит голоса диктора, прилагающего все старания к тому, чтобы заинтересовать слушателей. Результат уже не вызывает сомнения. Ею овладевают тревожные мысли.
Она корит себя за легкомыслие. Не так уже много мужчин, достойных стоящей женщины. Но стоящая ли она, Женевьева? Разве не давала она себя увлечь ложной приманкой, одной только видимостью? Разве не флиртовала она только с богатыми молодыми людьми? Разве взглянула она хоть раз на тех, у кого не было своей машины, на скромных, не сорящих деньгами молодых людей? Разве пыталась она узнать им настоящую цену?
Вот и Рафаэль! Подумала ли она, когда позволила ему поцеловать себя? Или она любит его? Нет, она хорошо знает, что это мимолетное увлечение, это чувство, в котором она хотела убедить себя, не выдерживает сравнения с тревогой, охватившей ее сейчас, при мысли об унижении Жана, о возможной потере этого прямодушного человека.
В том, что Рафаэль дорожит ею, удивительного ничего нет! Ведь в общественном отношении она принесет ему столько недостающих ему благ! Разве не вправе он, подобно многим другим, стремиться заключить брак по расчету? Любые узы с Жаном — безрассудство. Ну и пусть! Зато — с Жаном!..
Такая мысль приходит ей впервые. Быть может, она начинает яснее разбираться в своих чувствах. Одновременно в ней растет негодование против Жана за то, что он идет на поражение, и в то же время сердце ее тает при мысли, что это из-за нее.
Рафаэль застыл возле нее. Она смотрит на него и как бы замечает его впервые. Молниеносно в ней возникает сознание, что он за человек. Все поступки его приобретают определенный смысл, определенное значение. В ней вспыхивает бешеная ненависть к нему. Она не в состоянии вынести его присутствие. Вот оно, доказательство чувства, которое она испытывает к Жану! Но Женевьева не сознает еще этого. У нее вырывается:
— Уйдите!.. Уйдите!..
Ошарашенный, Рафаэль поднимает на нее непонимающий взгляд.
— Уйдите!.. Видеть вас не могу!
Нервы сдают. Она сейчас заплачет. Смехотворно. Мгновение они смотрят друг на друга. Она не сознает уже, что говорит.
— Уходите! Не выношу вас! Это ваша вина!..
Есть что-то нелепое, неоправданное в этой чрезмерной вспышке злобы. Она больше не хочет его видеть, человека, по вине которого Жан унижается, отрекается от себя. Пусть подчинится... Пусть уйдет... В его годы достаточно знают женщин, чтобы понимать, что надо дать пронестись грозе. Он знает, что в конечном счете, когда Жан потерпит поражение, она будет презирать его и перед ним, Рафаэлем, снова откроется возможность...
Желая избежать открытого столкновения, он удаляется. Делая это, он все же перед уходом пытается изобразить на своем лице заботу.
— Нуда... ну да... Я понимаю вас, Женевьева. Вам нужно остаться наедине с собой... Нервы сдали. Я достаточно дорожу вами, чтобы понять ваше состояние!
— Да уходите же! — кричит она.
Безмолвно Лонлас хочет последовать за ним. Но она умоляет его:
— Нет-нет!.. Не оставляйте меня одну!..
Дверь захлопнулась. Растерянный, смущенный, Лонлас не уходит. Он очень хорошо относится к Женевьеве, но сейчас в недоумении. Наверное, всему виной несчастный случай, укол,— нервы женщин так легко сдают!
