— Мне было восемь… или девять, точно не помню. В общем, нашел я там, внизу, журавленка. Рабочие уже разошлись по домам, а он лежит. Птенец еще… на куче щебня. Не знаю, откуда он взялся. Летать еще не умел, а родителей поблизости я не заметил. Может, лиса загрызла. Ну, взял я, значит, журавленка домой, положил в сарае на сено… Кормил его прошлогодней картошкой. Он подрос. Дай, думаю, я его выпущу. А он не улетает. Привязался, что ли… — Герлоф улыбнулся воспоминанию. — Я иду куда- нибудь, а журавль за мной. Прямо как двуногая собака. Бывало, надоест он мне хуже горькой редьки, я от него и улизну. А он взлетит — и кругами, кругами по всей деревне, курлычет, пока не найдет, где я спрятался… Красивая птица. Так что вот, все лето у меня было домашнее животное. Журавль. А осенью что ж… осенью поднялся он в воздух и улетел с другими журавлями. Даже крылом не помахал.
За столом все заулыбались трогательной истории.
— А когда вы пошли в моряки, — не унимался Пер, — зимой-то вы чем занимались?
— Как тебе сказать… зимой, конечно, баржи в гавани стояли. Вмерзнут в лед и стоят. В декабре выходим на берег — и все. Отпуск. Пока море подо льдом, нам особо делать нечего. Ну там ремонт кое- какой, ободрать, подшпаклевать, паруса починить… а так-то спокойно. Сидим, значит, и весны дожидаемся. — Он посмотрел на пустую каменоломню. — А известняк тесать — это круглый год. Готовую продукцию отвозили в гавань. За зиму, бывало, скопится чертова уйма… тысячи тонн. А потом весна. Как лед сойдет, мы уже тут как тут.
— Море, весенний ветер, — сказала Мари Курдин. — Приятное, должно быть, чувство.
Герлоф покачал головой:
— Не так уж и романтично.
— А несчастья случались? — опять спросил Пер. — Ну там на мель сели, в шторм попали…
— Мы-то? — спросил Йон. — Чтобы на мель? Ни разу.
— За тридцать лет — ни разу, — подтвердил Герлоф. — Одна наша баржа сгорела и утонула, но чтобы на мель — такого не было. Но тут сказали: море, весенний ветер… нам-то хоть какой ветер, лишь бы паруса не рвал. Тяжелая это работа. Тяжелая и одинокая. Я все пытался жену с детьми уговорить — проведем лето на море, что тут плохого? Пару раз уговорил… а так-то в основном Йон да я — вся семья. Одни на барже. День за днем, неделя за неделей. Дети с женой дома.
Он опять бросил взгляд в сторону каменоломни и вспомнил жену.
Сам-то он в троллей, конечно, не верил. Но кого же тогда видела Элла?
23
Вендела выпила пару бокалов вина, и напряжение отпустило. Где же еще и расслабиться, как не на вечеринке с вином у себя дома? Но тут она услышала с другого конца стола громкий голос:
— Нет, в Швеции я налоги не плачу. — Макс тоже выпил, и, наверное, прилично, потому что голос звучал еще более самоуверенно, чем всегда. — Моя фирма здесь не зарегистрирована, это обошлось бы слишком дорого… кроме того, я совершенно не доверяю шведской налоговой системе. — Он широко улыбнулся.
— Конечно, ты платишь шведские налоги, Макс, — попыталась Вендела смягчить сомнительное высказывание мужа.
Улыбка с его лица исчезла.
— Когда вынужден, плачу. Но самый минимум.
Он поднял бокал таким жестом, словно бы все за столом были членами одного экономического клуба. Внезапно послышался такой же громкий возглас:
— А я плачу налоги очень охотно.
Кристер Курдин с вызовом уставился на Макса.
— Вот как? — спросил Макс. — И как же вы тогда зарабатываете деньги?
— Сетевая безопасность, — последовал короткий ответ.
Курдин тоже в подпитии, отметила про себя Вендела. Рядом с ним стояла почти пустая бутылка белого «шато-о-брион». Глаза мутные.
— Как я от вас устал, — заявил Курдин.
— Простите? — Макс, очевидно, не поверил своим ушам.
— Устал от всех этих налоговых жучков… от этого жульничества!
— Я вовсе не жульни…
— Вы же пользуетесь шведскими дорогами?
— И что?
— Сюда вы едете через Эландский мост?
Макс нахмурился:
— Какое это имеет отношение…
— Прямое. Все это финансируется из налогов. И мост, и дороги. И все, чем мы так безмятежно пользуемся. Школы, больницы. Пенсии…
— Пенсии в этой стране напоминают скверную шутку. Как и здравоохранение…
— Здравоохранение — никакая не шутка, — послышался голос с другого конца стола. Пер Мернер обвел взглядом присутствующих. — Врачи и сестры работают выше всяких похвал.
— Вот именно. Прекрасно работают. А нам это почти ничего не стоит. Если вам так плохо в Швеции, — снова обратился он к Максу, — почему вы не уедете?
— Лето здесь хорошее, — буркнул Макс.
— Кто хочет еще вина? — спросила Вендела.
Никто не ответил. Или, может быть, просто не услышали — надо было спросить погромче. Она не стала повторять вопрос — сама отпила из бокала и вслушалась в гомон за столом. Если закрыть глаза, звучит довольно красиво. Как музыка.
Ей вдруг показалось, что из степи донесся какой-то странный запах. Жженая резина… нет, скорее всего, и в самом деле показалось. Дом окружала полная темнота — ни одного огонька. Освещенная веранда со стороны смотрелась, наверное, как палуба корабля, рассекающего ночное море.
Вот они сидят ночью на веранде, нависающей над каменоломней… как будто над кратером погасшего вулкана. Она опять прикрыла глаза.
Из задумчивости ее вывел высокий мужской голос:
— А кто-то из присутствующих знает хоть что-нибудь о Северном Эланде? Кто-нибудь был здесь хоть раз?
Опять этот юный правдолюбец, Курдин. Он обвел затуманенным взглядом присутствующих. Вендела решила, что, несмотря на вызывающий тон, ничего плохого он в виду не имеет. Простое любопытство.
— Вендела местная, — коротко бросил Макс.
Странно — после этого замечания разговор смолк. Все уставились на Венделу. Ей оставалось только кивнуть.
— Я провела здесь все детство, — сказала она негромко.
— Здесь, в деревне? — спросила Мари Курдин.
— Немного к северо-востоку… у нас там был хутор.
— Звучит очень мило… Настоящий хутор? С коровами, гусями и кошками?
— Только куры… и несколько коров. Я их пасла.
— Как мило, — повторила Мари Курдин. — Нынешним детям тоже неплохо бы повозиться со скотиной в деревне.
Вендела кивнула. Ей не хотелось вспоминать трех Роз — Розу, Розу и Розу. Вдруг ее охватила невыносимая тоска.
Роза, Роза и Роза давно умерли. Умерли все, кого она знала здесь, на острове.
Она сделала большой глоток вина.
Наискосок от нее сидел Герлоф и улыбался. Ему, очевидно, все нравилось. Вендела наклонилась к нему и тихо сказала:
