— Он умер несколько дней назад.
— И вы хотите побольше о нем узнать?
— Да… в первую очередь о тех, кто с ним проработал много лет. У него был такой напарник… Ганс Бремер.
— Как же, помню… Он был помоложе… Это Бремер там всем командовал. И снимал он.
Она вдруг задумалась, и, казалось, забыла о его присутствии.
— Как получилось, что вы стали работать у Джерри?
Она коротко и неестественно засмеялась. Смех оборвался внезапно, не оставив даже следа улыбки.
— Так и получилось… Когда тебе девятнадцать, вообще мало о чем думаешь. Пришло в голову — так тому и быть. Меня тем летом бросил парень, ушел к другой, я была в тоске и грусти, страшно на него злилась… может быть, хотела отомстить. Хотела даже послать ему журнал, но так и не послала. Мне не дали ни одного экземпляра… хотя деньги заплатили без разговоров.
— Много?
— Полторы тысячи… по тем временам немало, особенно когда тебе девятнадцать… как минимум неделя работы в больнице.
— А как вы услышали, что есть такая возможность?
— Был анонс в вечерней газете: требуются фотомодели. Лиза Вегнер его увидела и сказала мне и Петре Блумберг. Мы позвонили… собственно, никаких сомнений, о чем идет речь, у нас и не было. Они попросили прислать фотки… нагишом, разумеется. Мы друг друга наснимали и послали в Мальмё. Хохотали ужасно. А через пару недель позвонил мужик, сказал, что его зовут Ганс.
— И как он вам показался? Симпатичный?
— Не особенно… Говорил в основном, как они там замечательно проводят время. Так что мы с Петрой поехали в Рюд вместе. Сидели в поезде и хихикали… это же было приключение, вроде как сбежать из дому с бродячим цирком. — Она грустно посмотрела на Пера и добавила: — Только без оркестра… Вышли мы значит в Рюде, а там нас поджидает еще одна девушка… ну, та-то вообще… джинсы чуть не лопаются, вырез до пупа… стоит и смотрит на нас. А потом подъехал этот парень, Бремер, рот до ушей, посадил в машину. Сидим мы на заднем сиденье и вдруг понимаем, что дело-то серьезное… Смех как рукой сняло. Смотрю на Петру — губы дрожат, бледная, чуть не умирает со страху.
— А Бремер что?
— Он говорил все больше с той девчонкой на переднем сиденье. Она, по разговору, вроде уж как бы ветеран, не первый раз здесь, да и не второй. Как он там ее называл? Синди? Линди? — Ульрика устало улыбнулась. — Нам тоже дали имена. Петра стала Кэнди, а я — Сузи.
— А мужчина — Маркус Люкас? Всегда, значит, Маркус Люкас…
Ульрика кивнула.
— Все там сплошной обман, в этом бизнесе… Привезли, значит, нас в этот дом… а он прямо в лесу стоял, кругом одни ели, так что, когда Бремер туда свернул, я вдруг подумала: ой, думаю, в случае чего никто нас и не найдет. Мороз по коже. А дом здоровый, темный, окна на первом этаже занавешены. Помню еще, пахло каким-то стиральным порошком… это, я думаю, чтобы скрыть все остальные запахи… А от них, от этих запахов, никуда и не денешься. Никакой порошок не поможет.
— А Джерри тоже там был?
— Джерри-то? Был, конечно. Он и поздороваться не успел, как сунул нам, мне и Петре то есть, какие- то бумаги. Контракт — что все это, мол, дело добровольное, что мы заверяем, что совершеннолетние… ну и дальше в том же духе.
— А они проверяли ваш возраст?
— Нет, конечно… Бремер еще когда звонил, спрашивал, сколько нам лет… да, кажется, спрашивал… но чтобы паспорт потребовать или там права… нет, такого не было.
Она помолчала, собираясь с мыслями.
— Не знаю… может, для обучения, может, еще для чего… нас посадили в студию посмотреть, как это все происходит. Там была еще какая-то Мелинда или Белинда… она сидела сначала на кровати и сама себя тискала, а потом начала раздеваться. Иной раз смешно даже было. Чувствовалось, что стесняется до смерти, а сама хочет казаться покруче… — Ульрика опустила глаза и продолжила: — Я, значит, на нее поглядела и поняла, что профи мне в жизни не стать. Глядела, как она кривляется, и думала, что у меня-то и так не выйдет… мне так домой захотелось! Но уже пути назад не было, меня все равно должны фотографировать. На диване… Села я там, а свет такой, что хочется зажмуриться… Даже двигаться не надо — встань в позу и замри… Нервничала я ужасно… а для остальных вроде как обычный рабочий день.
— А кто еще там был?
— Бремер всем руководил, только и слышно было, как он командует… потом еще один фотограф, молодой парень… ну еще и этот, жилистый, с татуировкой, который со мной должен был сниматься.
— А Джерри что делал?
— Да ничего особенного. «Штаны поправлял». — Она изобразила кавычки указательным и средним пальцами обеих рук. — Сам себя возбуждал.
Наверное, так и было, подумал Пер.
— А потом и до Петры дошло. Ей попался другой парень… его все тоже называли Маркус Люкас.
— А вы его помните?
Она задумалась.
— Он поздоровее был и, мне кажется, постарше… И поскучнее… в общем, понятно было, что для него это работа, и больше ничего. Мой-то Маркус Люкас что-то там говорил, пытался меня успокоить… да и сам, по-моему, нервничал. Он даже потом имя свое настоящее сказал… запомнила на всю жизнь. Его звали Тобиас Йесслин, он из Мальмё.
Пер не стал записывать, чтобы не спугнуть Ульрику. Постарался запомнить — еще одно реальное имя посреди сплошных псевдонимов.
— А с Петрой вы по-прежнему общаетесь?
В глазах Ульрики мелькнул испуг.
— Общаемся?
— Ну… телефон ее или адрес у вас есть? Я бы хотел и с ней поговорить…
— Петра умерла.
— Как умерла?
— В начале девяностых… Мы уже в то время не виделись, но я читала некролог.
— Что случилось?
— Она сильно болела… точно не знаю, но говорили, что вроде у нее опухоль.
Пер вздрогнул и посмотрел на остатки кофе в чашке. Последнее, что бы ему хотелось, — слышать это слово. Опухоль…
— Как грустно, — только и сказал он.
— А с Мадде еще хуже…
— Мадде?
— Маделен Фрик. Мы тоже дружили в школе. Она после школы переехала в Стокгольм, а через пару лет бросилась под поезд…
Пер глубоко вдохнул, так же глубоко выдохнул и тихо спросил:
— Она тоже работала у отца?
Ульрика кивнула:
— Думаю, да… я, правда, снимков не видела, но мы летом как-то встретились, и она сказала, что и она тоже снималась. Я только спросила — со здоровым или с татуированным? Со здоровым, говорит… И все, больше на эту тему мы не говорили.
Пер не знал, как продолжать разговор. Из четырех молодых девушек, случайно соприкоснувшихся с его отцом, двое мертвы.
Хлопнула входная верь и послышался мальчишеский голос:
— Мама!
