дальше шел крытый утрамбованным щебнем проселок. Над берегом стояли заброшенные рыбачьи каменные сараи. Пустой пролив, и ни души кругом. Он миновал деревню. У кемпинга стоял большой щит с объявлением, что празднование Вальпургиевой ночи назначено на вечер — с костром и хоровым пением. На берегу уже лежала большая куча хвороста.
Знал ли Джерри?
Перу не хотелось об этом думать. Неужели отец знал о болезни Веллмана и все равно позволял ему работать? Или Ганс Бремер?
Он посмотрел на часы и подумал о Нилле — он гулял больше часа. Было уже десять минут первого.
Он повернул назад. Не доходя до каменоломни, он свернул направо и зашел к Герлофу. Они не виделись уже неделю, а за это время много что произошло.
Герлоф сидел в саду. На коленях у него было одеяло, а на столике, рядом со старой толстой тетрадью, стоял поднос с едой. Его надо бы постричь, подумал Пер, но он был не в том состоянии, чтобы предложить свои услуги.
Герлоф поднял голову и кивнул.
Пер тяжело сел на стул.
— Меня почти здесь и не было, — сказал он. — Но к празднику народ, похоже, собирается.
— А то… Костер-то будут жечь?
— Похоже на то. Кое-какой хворост на берегу я видел.
— Кое-какой хворост? Я тебе тогда расскажу, как раньше делали. Собирали по всей деревне смоляные бочки… негодные, те, что за зиму полопались, и громоздили друг на друга. А на самый, значит, верх — бочку, тоже смоляную, только полную… и поджигали! Смола в бочке плавилась, текла вниз… Огненный столб аж до самого неба. Его с континента было видно… Вся нечисть разлеталась, кто куда.
— Старые добрые времена, — вздохнул Пер.
Они помолчали, потом Пер продолжил:
— У вас все в порядке, Герлоф?
— Не сказать, чтобы все… а у тебя-то как?
— Тоже не сказать… но надеюсь, будет в порядке. Завтра утром дочку оперируют.
— Хорошо… оперируют — значит, это правильно.
У Пера перехватило горло. Почему он здесь, почему не в больнице у Ниллы?
Почему, почему… потому что он трус.
— Маркус Люкас умер, — сказал он тихо.
— Прости… кто умер?
И Пера словно прорвало. Он рассказал о Маркусе Люкасе, которого на самом деле звали Даниель Веллман, о его болезни, как он звонил Джерри и Бремеру, просил денег… Перу показалось, что Джерри боится Маркуса Люкаса, на самом деле никакой опасности не было, тот просто был тяжко болен, да и в живых-то его уже не было: умер год назад.
Так кто же установил зажигательные бомбы в студии, кто виноват в смерти Ганса Бремера и Джессики Бьорк? Кто взял у Бремера ключи и проник в квартиру Джерри?
И самое главное — кто был за рулем машины? Кто сбил Джерри, сбил намеренно, чтобы убить?
Герлоф внимательно слушал, потом вдруг поднял руку:
— Мне про это нечего сказать.
— Нечего?
Герлоф помолчал.
— Я всегда любил всякие непонятные загадки… пытался разгадать, только к добру это никогда не приводило.
— Что вы хотите сказать? Чему может повредить решение загадки?
— Чему?.. Расскажу-ка я тебе про еще один пожар. Давно это было… тут, рядом, лет сорок назад. На хуторе, малость к северу от Стенвика. Коровник сгорел… и коровы сгорели, и все, что там было. Ну я, значит, и поперся на пожарище… вся деревня поперлась, не только я — любопытство, понимаешь. Но я сразу заподозрил неладное… Там воняло прогоревшим керосином… а нагнулся, смотрю — след от сапога, а где каблук — царапина, знаешь, как от плохо вбитого гвоздя. Ну, думаю, не иначе как Башмачника Паульссона работа.
— Башмачника Паульссона?
— Был здесь такой… если есть на свете плохие сапожники, так он у них наверняка был чемпионом. Хуже сапожника в жизни не видывал… — Герлоф помолчал. — Я взял да и показал полицейским. Они, конечно, нашли, чей сапог. Не надо было показывать.
— И кто это был?
— Сам хозяин… — Герлоф кивнул в сторону каменоломни. — Генри Форс. Отец нашей соседки, Венделы Ларссон.
— Отец Венделы?
— Ну да… он все свалил на сына, а я все же думаю, что сам и поджег. Странно… они почти всегда поджигают собственные дома… или знакомые, на худой конец. Что-то там такое в голове у них, у поджигателей.
Пер вспомнил печальные глаза Венделы… она показала ему дом, где она росла, и сказала что-то насчет одинокого детства.
— А почему вы жалеете, что подсказали полиции? Пироманы[7] — опасный народ.
— Да знаю, знаю… Но семью-то я погубил. Генри так после того и не оправился.
Пер кивнул. Он понял ход мыслей Герлофа, но ему не хотелось продолжать разговор о смерти и несчастьях.
Он поднялся:
— Надо ехать в больницу.
Он сказал это только чтобы оправдать свой уход, но вдруг понял, что именно так и должен поступить. Ехать в больницу и провести с Ниллой весь вечер и всю ночь. Его страх — вовсе не оправдание.
— Буду думать завтра о тебе, — сказал Герлоф, — о твоей дочке.
— Спасибо…
Пер вышел со двора и увидел, как в нескольких метрах от дороги, на краю каменоломни, Кристер Курдин сажает дерево.
Курдин выпрямился и сделал пару шагов к Перу:
— Я слышал про вашего отца, Герхарда… Что это было — дорожное происшествие?
Пер остановился:
— Да… он умер в Кальмаре… Что вы сажаете — яблоню?
— Сливу.
— Хорошо… сливу — это хорошо.
Говорить больше было не о чем. Пер совсем уже собрался идти дальше, но Курдин его остановил:
— Не хотите зайти на минутку?
Пер засомневался, но кивнул. Время по-прежнему тянулось невыносимо медленно. Пройдя вслед за Курдином через калитку, он покосился на часы — без пяти три. Тик-так, тик-так.
— Приехали на ведьмин праздник? — спросил он.
— Вот именно… — улыбнулся Курдин. — В воскресенье уедем, и тогда уже до лета.
Пер огляделся. Мебели и украшений было совсем немного, зато вся гостиная была буквально набита электроникой — телефоны, громкоговорители, какие-то загадочные, обмотанные кабелями черные и серебристые ящички. Еще два десятка разноцветных кабелей змеились по полу. На столе — два больших компьютерных дисплея. Похоже, Курдин с женой занимались еще и музыкой: в углу стоял большой звукорежиссерский стол для микширования звука.
— Чашку кофе?
