Запустив руки в спутанный колтун, девушка простонала что-то неразборчивое.
А я не давала ей расслабиться. И себе тоже. Зачем истерики, здесь и сейчас? Посреди залитой ярким светом улицы, по которой все чаще проносятся машины и громыхают железом трамваи?
Веселой желто-синей расцветки колесница распахнула двери, я потянула девушку. Темные боги, я целую ночь ее за собой таскаю!
– Как я выгляжу? – озаботилась внешностью.
– Н-нормально, по-человечески, – ответила девушка.
– Это радует, – значит, не забыла маскировку. А то как-то часть собственных действий где-то теряется. И мироощущение расплывается.
Поглядывая в окно на проплывающие мимо домишки и особнячки частного сектора, скрывающиеся в пыльной зелени за высокими заборами, продолжила разговор:
– Значит, так, – поморщилась, пережидая грохочущий, отдающийся звоном в голове перестук колес на стрелке, – эту ночь ты провела у меня. Вечером поругалась с матерью…
– Мы часто ругаемся… ругались… – бесцветно ответила девушка, возя пальцем по стеклу.
– Значит, вопросов не вызовет. Я – твоя особая подружка, лучшая, – усмехнулась.
– Э… чего?
– Версия для человеческих властей. Розовая подружка, да?
– Но… – опять в шоке. Глаза выпучила.
– Тьфу! Шучу! Мы просто знакомые! Но ведь кто на меня уже полночи эманирует?! Приедем – зацелую!
Я уже почти рычала. Хорошо, что ни ранний пассажир, дремлющий впереди, у кабины вагоновожатой, ни утомленная заспанная кондукторша за шумом нас не слышали.
– А? – рот открыла, потом закрыла и задумалась. – А где мы познакомились?
– На пляже у Панорамы. Неделю назад.
– Какой там пляж, – она махнула рукой, смиряясь.
– Нормальный. Кстати, – прикусив палец, я оценивающе оглядела девушку, отчего ее всю передернуло, – ты не знаешь, где сестра твоя с компанией своей последней познакомилась?
– Да там же, у Панорамы. Дня три как… Ну, то есть, с Михой и раньше была знакома, но с этими – как раз там.
– Да ёш твоих богов! – раздраженно ковырнув сиденье, выдернула оттуда кусок поролона. – А у этого Михи и не спросишь, был ли он раньше знаком с гостями… Что-то мне подсказывает, что у его родителей тоже мы ничего не узнаем, разве что духов призвать, да и то… Хотя… Нет. Только по знакомству, к сожалению.
– Почему? Они недалеко от нас живут. Ох! Ты думаешь, их тоже…
– Да наверняка! – махнув рукой, я выкинула в форточку рассыпающийся в пальцах, воняющий плесенью клок и выволокла опять застопорившуюся девицу на улицу. – К вам пришли, к ним пришли… а к кому еще нагрянули, интересно?
В общем, до квартиры мы добрались часов около пяти. Покружив вокруг дома, проскользнула в подъезд, задержав дыхание и спасаясь тем от ударившей в нос резкой, острой вони, пошарила за косяком в трещине. Прислушалась… все спят. Гудит вентилятор у соседки, на чердаке тоскливо завывает кот. Наверху кто-то прошаркал, щелкнула задвижка. Неслышно провернув в замке ключ, торопливо просочилась внутрь, затащила девушку. Выдохнула. Прикрыла дверь.
Ну вот. Развалина развалиной, а не скрипит.
Марина удивленно рассматривала обшарпанное убежище. Треснувший кафель, надорванный линолеум, расцарапанная покосившаяся мебель…
– На кухню иди.
Сама завернула в комнату, залезла в шкаф. В пахнущем древесной пылью нутре, среди немногочисленных вещей, нашла бутылку. Отличный портвейн, купленный просто так, под настроение. Этой красавице хватит, чтобы отрубиться.
На кухне, обойдя ссутулившуюся на табуретке девицу, рассеянно ковыряющую пальцем растрескавшуюся столешницу, с громыханьем извлекла с полки стаканы. Подковырнув когтем, с чпоканьем извлекла пробку. В мутноватые граненые емкости, водруженные на стол, полилась темно-алая, даже на вид густая жидкость. Терпкий аромат слегка разогнал мутную усталость, застилающую глаза туманной серой пленкой. Стекло заиграло рубиновыми искрами на мрачной кухне, попав в тонкий лучик солнца, пробившийся сквозь тенистые запутанные заросли.
– До дна, – придвинув стакан, приказал я. И подала пример, запрокинув голову и зажмурившись, в три глотка залила в себя напиток. Кощунство, конечно. Не так надо… Но резкий сладкий вкус на языке и в горле легко залил странный, тошнотворные события этой ночи.
По телу прошла горячая волна, напряженное, ноющее от боли тело расслабилось, и я медленно осела на пол у окна. Похоже, это мое любимое место. Мысль была ленивая и какая-то обреченная. Набулькала в стакан еще, с трудом удерживая его в руках. Подняла в приветственном жесте.
– Давай, давай… Закусывать нечем, уж извини.
Марина, скорчившись и подобрав под себя ноги, давилась вином. Судорожно сглатывая и жалобно всхлипывая, она выцедила стакан. Встав и ощутив себя на мгновение столетней человеческой старухой, налила ей еще.
Хм, и все? Развернувшись, посмотрела на свет через зеленое стекло. В разбрасывающей разноцветные блики по кафелю бутылке действительно оставалось совсем немного. И сургучные крошки на дне.
– А ты пей давай!
Полукровка подавилась от неожиданности, и со всхлипом фыркнув, разбрызгала вино по столу. Закашлялась надрывно и согнулась, касаясь лбом залитой столешницы, пытаясь утереться дрожащими руками. Пальцы, судорожно скребли по лицу, царапая кожу, по телу вновь побежали искорки силы, воздвигаясь пыльным, отравляющим дыхание пологом.
– Чтоб тебя!
Подхватив ее на руки, оттащила в комнату и шваркнула на смятую постель. Прилегла рядом, прижимая к себе, зашептала, обдавая горячим дыханием ухо:
– С-спи, ус-сни…
Мятая ткань под боком стремительно нагревалась, заполняясь моим собственным запахом. Слипшиеся кончики волос неприятно щекотали шею, хотелось пойти хотя бы в душ, смыть с себя остатки ночных приключений. Но девушка в руках мелко дрожала, скручиваясь в комок, в груди ее хрипели невыплаканные еще слезы. Спутанные волосы щекотали нос.
Дунув в висок Марине, еще раз шепнула:
– С-спи…
И та, наконец, расслабилась, ныряя в марево бессознательного. Пальчики, судорожно стискивающие мое запястье, расцепили хватку, спина, сверкая сквозь майку выступающими лопатками и позвонками, разогнулась. Девушка еще повозилась, подгребая под себя серую от пота подушку, и окончательно затихла. Только ниточки магии медленно сплетались в серебристую сетку, накрывая ее сияющей даже в дневном свете защитой.
Сильная какая…
Теперь ванна. И думать. Ох, как я этого не люблю.
В тусклом свете подвешенной над зеркалом лампочки внимательно рассмотрела собственное лицо. Изможденное многократным изменением, с резко обозначившимися скулами, впалыми щеками. Глаза лихорадочно блестели, зрачок нервно пульсировал, а радужка желтела ярче скрученной в спиральку проволочки, спрятанной в матовый плафон. Спину исчертили свежие шрамы, алыми нитяными узелками бугрясь от шеи до талии по торчащим ребрам.
Это, называется, я по-человечески выгляжу? Потерев висок, залезла в обшарпанную ванну. Почти кипяток десятком тугих струй ударил по груди, мгновенно заполняя паром комнатку.
Стоя на подгибающихся ногах и выводя пальцем затейливый узор на цветном, запотевшем кафеле, позволила воде смыть с тела грязь и усталость. Глаза сами собой закрывались, сознание уплывало в
