адмиралами и офицерами, Макаров в сопровождении только командира крейсера, Безобразова и флагманского механика второй эскадры Политовского, которого он особо попросил сопроводить его, прошел вдоль строя команды, тепло поприветствовал всех, ненадолго задержался около сверхсрочников, коротко хохотнув поздоровался с кем-то из них особо тепло, а со старщим боцманом, как позже выяснилось давним знакомым по 'Ермаку', даже расцеловался по-русски.
После чего Степан Осипович, провожаемый очередным взрывом матросского 'Ура', быстро осмотрел расположение новых шестидюймовок, по пути обсуждая что-то с флагманским механиком. Поднявшись на бак к погонному орудию, чтобы, видимо, лично убедиться в удобстве углов обстрела, поинтересовался у Цивинского как быстро спускают и поднимают на борт минные катера, удобно ли с ними работать, а затем зашагал обратно к парадному трапу, на который уже поднимались командиры кораблей и прибывшие с ними офицеры.
А Петрович смотрел. Смотрел на лица. На лица матросов и унтерофицеров крейсера, светящиеся тем особым, недоступным глазу и ощутимым только душей, необъяснимым внутренним энергетическим свечением, которое снисходит лишь на чело воинов, приветствующих своего любимого вождя. Вождя, за которым они готовы идти в самое пекло и не считая порвать в клочья столько врагов, сколько их всего окажется на пути…
Макаров и был таким вождем. Прозорливым, расчетливым и смелым. В которого не просто верят, которого боготворят воины. Да, эта схватка с Японией пока складывалась для нас трудно и не во всем удачно. Да, были и потери от собственной неподготовленности, и что греха таить, даже от трусости, если вспомнить гибель 'Боярина' или едва не утопленную в проходе 'Победу'. Что и говорить, во многие русские души вполз червь сомнения и недоумения: как такое возможно, чтобы громадная Империя имеющая флот в три раза больше японского, не говоря уж о преимуществе в количестве штыков, девять месяцев с трудом сдерживает натиск небольшого азиатского островного государства, о котором еще четверть века назад говорили как о какой-то восточной экзотике и не более того. Но чтобы с Японией всерьез воевать?! Увольте! Это же битва таракана с тапком!
Макаров был одним из первых русских адмиралов, оценивших потенциал и замах японцев, поддержанных Владычицей морей. Он прекрасно осознал, что на Дальнем востоке эта страна начала, с благословения англичан, сумасшедшими темпами превращаться в такое же их буферное государство, противостоящее российской имперской экспансии, как и Турция на Востоке ближнем.
Тщательное изучение хода и итогов японо-китайской войны, особенностей самурайской военной психологии, дали Степану Осиповичу возможность накануне столкновения детально предвидеть внезапность первого удара японских миноносцев по судам нашей эскадры на внешнем рейде Артура. Увы, его предупреждающая телеграмма осталась 'без последствий'. Если не считать таковыми подрыв 'Цесаревича', 'Ретвизана' и 'Паллады', организацией ремонта которых ему пришлось в первую очередь и заниматься по прибытии в Порт-Артур. Не самая благодарная работа для флотоводца…
Но уже первый, по правде говоря неудачный, бой у Бидзыво, утвердил авторитет Макарова окончательно. А уж второй бой там же, когда Того был первый раз побит, потеряв броненосец, крейсер и около десятка минных судов, сделали Степана Осиповича для флота подлинным народным героем, сродни Суворову, Ушакову или Нахимову. Именно это и видел сейчас Петрович в устремленных на Макарова обожающих матросских глазах. Видел, и понимал, что и он сам, и все адмиралы и офицеры, стоящие сейчас на палубе 'Азова' разделяют это чувство.
Кто-то назовет это массовым психозом, кто-то слепой верой в вождя… Культом личности, в конце концов. И доля правды будет, наверное, в рассуждениях и тех и других. Но сути явления они так и не прочувствуют. Не поймут, что это именно тот уникальный случай, когда высшая форма человеческой любви, любви к своей Родине, фокусируется на одном человеке – на ее ГЛАВНОМ защитнике и заступнике. И любви этой удостаиваются либо великие полководцы, либо великие народные лидеры, не только умные, расчетливые и удачливые, но и личное свое 'Я', ставящие позади своего сыновнего долга по отношению к Отечеству, и от того знающие ценность каждой русской жизни, которой они распоряжаются: солдатской, матросской или офицерской, ибо жизни сынов и дочерей и есть высшая ценность для Родины…
Оторвал Петровича от возвышенных рассуждений обещанный сюрприз комфлота: в подваливающем к трапу 'Азова' катере с 'Новика' Руднев узрел три весьма колоритных и известных на флоте фигуры. Во- первых, каперанга фон Эссена. Во-вторых… кавторанга Василия Балка. И в-третьих, что в общем сюрпризом уже не было, еще одного Балка при таких же погонах. 'Так, если мы имеем здесь этих троих, то это уже 'шампунь, бальзам и ополаскиватель в одном флаконе', и как пить дать без геройств, в том числе и сухопутных, не обойдется. Что же там они еще такое удумали, Господи?'
После удавшегося вполне ужина, когда командиры были Макаровым отпущены и начали разъезжаться с 'Азова', Степан Осипович неожиданно предложил Рудневу, Безобразову, Беклемишеву и Моласу еще раз обойти корабли на катере с 'Наварина', а заодно и посмотреть, на что он в самом деле способен. Зная деятельную натуру комфлота удивляться этому не приходилось. Но зачем ему понадобилось тащить с собой и ВСЕХ наличных адмиралов? Петрович шестым чувством почуял, что это 'ж-ж-ж..' точно не спроста, и украдкой задал Макарову вопрос: 'Степан Осипович, мне мои бумаги брать с собой?' На что получил в ответ еле заметный утвердительный кивок командующего… Стало быть его веселое заявление в общем кругу про 'утро, которое вечера мудренее' и про то, что 'все обсуждения дальнейших наших планов нужно начинать завтра, и на свежую голову', не совсем отражали его истинные намерения. Судя по всему, Степан Осипович сперва хотел обсудить то, что предстоит русскому флоту в ближайшее время, в самом узком кругу. А попутно и познакомиться с 'газолинкой', как окрестили новые минные катера на эскадре Безобразова. Еще одно шутливое прозвище катера прилетевшее с бака – 'вонючка', иногда с добавкой 'мериканская' – в офицерском кругу не употреблялось…
Через пару минут после того, как адмиралы в сопровождении так же приглашенных Макаровым каперанга фон Эссена, лейтенанта Дукельского и кавторангов Русина и Балка, хитро подмигнувшего Петровичу, разместились в катере 'Н Љ3' неофициально именуемом 'Наваринчик Третий', он, под командой мичмана Верховцева, уже бодро бежал вдоль линии стоящих на якорях кораблей.
Катер играючи преодолевал короткую но хлесткую встречную волну. Дыма из трубы почти не было видно, но вот само ее местоположение вряд-ли можно было признать удачным: конечно ставить ее там, где ей положено находиться у классического парового катера было ошибкой. Потребности в тяге в выхлопной трубе у двигателя внутреннего сгорания нет, ее можно было вполне вывести и прямо за борт, что облегчило бы жизнь экипажу, вынужденному теперь вдыхать ароматы столь знакомые Петровичу и Балку, но совсем новые, и судя по мимике не вполне приятные, как Макарову, так и большинству его спутников. Но зато со стороны катер выглядел как обыкновенный паровой. С поворотом катера выхлоп стало сносить дальше за борт и это ощутимое неудобство отошло на второй план. Едва различимые в поздних сумерках силуэты крейсеров, Макарова явно порадовали – приказ о полном затемнении выполнялся неукоснительно и всеми. Только стоявшее поодаль от их линии борт о борт трио из 'Наварина', 'Лены' и 'Николая' было ярко освещено: броненосцы и вспомогательный крейсер сошвартовались через набитые соломой массивные кожаные кранцы, привезенные на 'Лене', и сейчас там вовсю шумел аврал.
Дело в том, что Рейн кроме всего прочего доставил еще и снаряды для 2-ой Тихоокеанской эскадры, корабли которой перемежали выгодную и азартную работу по отлову контрабандистов с рутинной и непростой учебой в стрельбе по береговым целям. Полигоном для этих стрельб был выбран один из малых необитаемых островов на севере Марианского архипелага. Причем первое учение со стрельбой прошло уже через шесть дней по прибытии эскадры к Сайпану. Стреляли поначалу днем, затем в сумерках, и, наконец, когда уже появился достаточный навык, ночью. Беклемишев лично составил план учений и оборудования целей на берегу. Главная задача формулировалась предельно просто – приведение к молчанию береговых батарей. Но чтобы заслужить у придирчивого и въедливого контр-адмирала хотя бы удовлетворительную оценку приходилось попотеть всем начиная от вахтенного начальника, рулевых и кончая старартом и последним из подносчиков снарядов.
Казалось бы самая сложная задача должна быть у комендоров и плутонговых командиров – нужно было по изредка появляющимся световым ориентирам засечь стреляющую батарею, определить дистанцию,
