мама Ира. Иди купи себе новые тени для век. Или купальник — пляжный сезон уже открылся. Никто не будет вытаскивать тебя из твоих горестей. Я тебе сочувствую, но выбираться ты должна сама. Как? Если не помогают новые тени… тогда не знаю. Дай своему горю отстояться. Так и быть — пореви, но не забудь при этом смотреть на себя в зеркало. Зеркало — лучшее лекарство от слез. А вообще, все проходит… Все! Пройдет и это. Не нами замечено. Поняла? Иди, живи дальше. Точка.
Мне самой было впору написать кому-нибудь и пожаловаться.
И ведь ничего ужасного не произошло! Никто не умер, не заболел, никого не ограбили, не оскорбили, почему же мне так плохо? Игорь? А кто такой Игорь? А может, он и не Игорь вовсе…
Иллария металась по квартире, как раненая птица, залетевшая случайно в открытую форточку. Она вернулась от Кирилла утром. Чашка выскользнула из рук, осколки брызнули во все стороны. Она нетерпеливо схватила жестянку с кофе, сломала ноготь, вскрикнула от боли. Отшвырнула от себя банку, сунула палец в рот. Стояла посреди кухни, тупо уставившись в никуда. Босая, полураздетая. От вида крови ее едва не стошнило. Она бросилась в ванную. И отшатнулась — из зеркала на нее смотрела чужая женщина. Растрепанная, бледная, с синими полукружьями под глазами. Постаревшая. Ей почудилось, что седина пробилась на висках — она в страхе придвинулась ближе. Показалось! Она рассматривала себя беспощадным взглядом. Сухо всхлипнула, отвернулась. С трудом вспомнила, зачем пришла. Открыла стеклянный шкафчик и застыла, вспомнив, как Кирилл протягивал ей окровавленную руку. Едва успела рухнуть на колени перед унитазом, как ее стошнило. Желудок в конвульсиях извергал желчь, больше там ничего не было. Боль рвала внутренности. Утеревшись рукой, она обессиленно прислонилась спиной к ванне и зарыдала…
Ей казалось, что в моторе действительно стучит. Ей не хотелось на работу, не хотелось никого видеть. Впервые она думала о журнале с отвращением. Равно как и о людях, с которыми работала. Ей казалось, она не сдержится и наговорит лишнего Аэлите… Иллария чувствовала, что закипает от ненависти к ней — за глупость, нахальство, пронзительный голос. Урода Эрика она тоже ненавидит — за дурацкие одежки. Она ненавидит даже Нюсю, верную, преданную Нюсю! Она представила, как бросает в нее тяжелым каменным стаканом для карандашей. У Нюси карикатурно-изумленное лицо, брови взметнулись вверх. Она не успевает увернуться…
Илларии приходится остановить машину, так дрожат руки. Стоянка здесь запрещена, но она не в состоянии ехать дальше. Иллария пытается сообразить, где она. Через пару кварталов улица Пушкина, там станция техобслуживания, о которой упоминал Кирилл. Кирилл… Она оставит там машину и пойдет выпить кофе.
Менеджер… Стас вроде оказался не просто любезен, он был счастлив ее видеть. Конечно, он знает Кирилла Александровича, как же, как же, Пушкарев их постоянный клиент. Сию минуту! Кофе? Иллария отказалась — смешно, какой здесь может быть кофе? Стас позвонил. Иллария стояла и ждала. Она вдруг почувствовала, что просто умирает, так хочет крепчайшего черного кофе. Сейчас же, сию минуту. Она даже почувствовала его запах и сглотнула непроизвольно. К черту! Она повернулась, чтобы уйти. И едва не столкнулась с рослым человеком в синем комбинезоне, который подошел неслышно. Иллария вскрикнула.
— Посмотришь двигатель, — приказал Стас. — И чтобы как следует! — Тон у него был хамский.
— Сейчас не могу, нет свободных стендов. Минут через тридцать, — ответил мужчина.
— Ты слышал, что я сказал? — Стас пыжился, не глядя на Илларию, но она чувствовала, что сцена разыгрывается для нее. — Я говорю — сейчас!
— Через тридцать минут, — раздельно повторил мужчина.
— Ты не понял? Тупой? Я что сказал? — завелся Стас. — Ты свои правила не устанавливай! Мое слово здесь закон!
Иллария смотрела на щуплого Стаса, выплевывающего слова. «Гаденыш!» — подумала вдруг.
Мужчина перегнулся через прилавок, за которым сидел менеджер, сгреб его крупной пятерней за грудки и сказал, глядя в глаза:
— Если ты еще раз повысишь голос — пожалеешь. — Голос его был спокоен и бесцветен, но чувствовалось в нем что-то такое, отчего плюгавый Стас сдулся, как воздушный шарик. — Если ты еще раз скажешь мне «ты»… Понял?
Иллария попятилась. Мужчина взглянул на нее, опомнился. Отбросил от себя побледневшего Стаса. Тот мешком свалился на стул.
— Идемте, — сказал механик Илларии. — Что там с машиной?
— Уголовник! — завопил опомнившийся Стас. — Тебе здесь не работать, так и знай!
Механик не обернулся. Они вышли из павильона, Иллария указала на свою «Тойоту».
— Хорошая машина, — похвалил он. — Надежная. Ваша?
Иллария взглянула непонимающе.
— Ну, может, мужа…
— Моя.
— Ключ, — он протянул руку. Уселся в машину. Завел мотор. Сидел, слушал сосредоточенно, глядя в пол.
Иллария стояла рядом. В окно ей было видно небритую смуглую щеку механика, седину в темных волосах. «Уголовник?» — вспомнила она слова менеджера. Она рассматривала его с внезапным жадным любопытством. «Сидел? За что?» Она поежилась. И сказала неожиданно для себя:
— Вас теперь уволят?
Он взглянул снизу. Пожал плечами. И промолчал. Выключил двигатель. Не торопясь, вылез из машины. Протянул ей ключ.
— Что с ней? — спросила Иллария.
— Будет жить, — ответил механик. И повторил: — Хорошая машина.
Иллария стала рыться в сумочке.
— Сколько я вам должна?
Он махнул рукой — ничего. Повернулся и пошел прочь.
Иллария крикнула ему в спину:
— Подождите!
Он неторопливо повернулся.
— Послушайте, — сказала Иллария, глядя просительно. — Вы не могли бы отвезти меня… Я не могу… — Последние слова она почти прошептала.
Он взглянул внимательно. Подумал. Сказал:
— Подождите, я сейчас.
Он вернулся через несколько минут. Она не узнала его. Он переоделся в джинсы и синюю футболку. В руке — спортивная сумка. Похоже, он не собирается возвращаться сюда. Иллария почувствовала свою вину. И облегчение. Если он ушел насовсем, значит, не спешит.
— Спасибо, — сказала она, когда они уже сидели в машине.
— Не за что, — ответил он и снова взглянул на нее. У него был жесткий взгляд и неулыбчивое лицо.
Она вспомнила слова Стаса. Сидел? Похоже, так.
— Вы не против… — Она замялась, впервые в жизни испытывая робость в присутствии мужчины. — Я умираю, хочу кофе.
Он кивнул, не удивившись. К ее облегчению, на его лице не появилось выражение мужского «понимания» и готовности подсуетиться на всякий случай — а вдруг обломится, — которую она так ненавидела в самцах. Правда, она тут же подумала с сожалением, что ее чары, видимо, на него не действуют…
Они пили кофе. Он молчал, помешивал ложечкой в чашке. Она с жадным любопытством разглядывала его исподтишка. Кофе был именно такой, как она хотела, — очень крепкий и горячий. Она пила крохотными глотками, чувствуя, как разливается внутри тепло.
— Вы правда сидели? — выпалила она неожиданно для себя.
