протекающий в каменистой ложбинке ручей. По его краям низкорослые кустики арчи цеплялись корнями за скудную почву. Вода, журча, переливалась, струилась и сбегала с небольшого возвышения куда-то вниз, теряясь в скалах.
Набрать из горного ручья полную канистру воды оказалось делом непростым, и Лариса пожалела, что не взяла с собой кружку.
— Бог в помощь, красавица, — произнес хрипловатый баритон.
Лариса вздрогнула и упустила канистру.
— Извините, — произнес тот же баритон. — Я, кажется, испугал вас.
— Ф-фу… — с облегчением вздохнула Мельникова, вылавливая в ручье канистру. — Какое счастье, что вы не медведь…
Она наконец встала и обернулась. У самого ручья, картинно опираясь на камень, стоял светловолосый бородатый мужчина и приветливо улыбался.
— Я не медведь, — подтвердил он. — Я альпинист. Меня зовут Илья Вересов. Здесь недалеко наш лагерь.
Мельникова уже имела представление, что значит «недалеко» по местным меркам. Это если за день доберешься.
— Ага, — кивнула она. — А меня зовут Лариса. Вот… — она показала полупустую канистру, — никак не могу воды набрать.
— Это мы сейчас поправим.
Илья взял у нее из рук канистру, присел на корточки и быстро наполнил ее до краев.
— Ловко у вас получается!
— Опыт, — легко согласился он. — Полазаете по горам с мое, и у вас будет получаться. Давайте крышку.
Лариса достала из кармана крышку, и новый знакомец закрутил канистру.
— Вам не бывает страшно в горах? — спросила она. — Сегодня землетрясение было, я до сих пор в себя прийти не могу.
— Какое это землетрясение? — усмехнулся Вересов. — Так… легкая встряска. А страшно бывает везде, и в городе тоже.
— Мы кино приехали снимать, — зачем-то сказала она. — Катастрофу в туннеле.
— Так вы из съемочной группы? А я думал, со стройки. — Илья взял канистру и подал Ларисе руку. — Идемте, я вам помогу донести.
— Не надо…
— Идемте, идемте. Подъем здесь гораздо труднее спуска.
По дороге Вересову приходилось нести не только канистру с водой, но и Ларису. Наконец они выбрались наверх.
Илья решил познакомиться со строителями туннеля, а заодно и со съемочной группой. Ночное происшествие в лагере не давало ему покоя. Вроде бы ничего из ряда вон выходящего не случилось, но… ощущение спокойствия и безопасности исчезло, и Вересов не мог его восстановить, как ни старался.
— Я своего товарища разыскиваю, — сказал он, отдавая Ларисе канистру. — Женю Голдина. Не слыхали о таком?
— Как это разыскиваете? Он что, заблудился? Ушел в горы и не вернулся?
— В некотором роде… — уклончиво ответил Вересов.
Она так разволновалась, что забыла поблагодарить Илью за помощь.
— Как, вы говорите, его звали?
— Женя Голдин.
— Нет, не слыхала. Вы строителей расспросите… Мы-то далеко живем, в кишлаке, а они здесь ночуют. У них утепленные вагончики, очень удобно.
— Спасибо, обязательно расспрошу. А кто у вас старший? — на всякий случай поинтересовался Илья.
— Режиссер Бахмет, Дмитрий Лаврентьевич. Но… вы лучше с Борисом поговорите. Он тут всю округу прочесал.
— Борис? Кто это?
— С нами каскадеры приехали, — объяснила Лариса. — Он у них старший.
Илья поговорил со всеми: и с Паршиным, и с рабочими, и с Бахметом. Никто ничего определенного не знал. Дошла очередь до Бориса. Илья отозвал его в сторону, присел на замшелый камень.
— Садись, брат, в ногах правды нет…
Борис сел, внимательно разглядывая обветренного, бородатого мужика в ярком пуховике. Он сразу узнал руководителя группы альпинистов.
— Кто еще здесь поблизости обитает? — спросил Илья. — Кроме вас и строителей? Местные таджики не считаются.
— Тебе это зачем? — насторожился Борис.
— Мы товарища своего разыскиваем. Говорят, где — то здесь еще люди живут…
Каскадер помолчал, подумал. Достал из кармана пачку сигарет.
— Куришь?
Илья отрицательно качнул головой.
— Я так и знал. Здоровье, значит, бережешь.
— У каждого свои странности…
— Слышал я, община в горах есть, — сказал Борис, закуривая. — Найти ее трудно. Высоко забрались, и дорога туда неудобная. Они то ли святые, то ли чокнутые… Больше ничего не знаю…
Машеньку Ревину ничто не радовало. Ее жизнь без всяких на то причин круто изменилась. А главное, изменилась непоправимо. Если бы Машеньку спросили, в чем именно состоят эти изменения, она бы затруднялась ответить. Внешне все шло, как прежде. Ревин вставал по утрам, шел в ванную, принимал душ, брился, одевался, созванивался с охраной, выходил из квартиры, садился в свой «джип», ехал в офис и работал, работал, работал…
Машенька оставалась дома, но время проводила не в легкомысленных развлечениях, а в тяжелых раздумьях. Она слонялась по своей шикарной квартире из угла в угол и равнодушно взирала на дорогой паркет, итальянскую мебель и китайские вазы, открывая для себя избитую истину: внешние атрибуты жизни не что иное, как иллюзия благополучия. Ей стало неуютно в этих обтянутых шелком стенах. Почему? Здесь поселилось что-то неуловимо опасное, чужое. Машенька не могла этого объяснить, она просто чувствовала.
Данила — человек, которого она встретила и полюбила, — стремительно отдалялся от нее. Однажды утром она проснулась, а он оказался уже другим. Не тем Ревиным, за которого она вышла замуж, с которым они отдыхали на взморье, праздновали Рождество в загородном доме, ходили на модные тусовки, целовались, ругались, мирились…
Зазвонил телефон, и Машенька подпрыгнула от неожиданности. Нервы ни к черту! Она взяла трубку и услышала голос Холмогорова.
— Прекрасная Мария, я вас не разбудил?
— Н-нет…
— Вы чем-то расстроены?
— Бросьте, Геннадий Алексеевич! — взорвалась она. — К чему этот великосветский тон? Вы прекрасно знаете, какое у меня настроение и почему. Есть новости?
— Плохие. А у вас? Машенька прерывисто вздохнула.
— Тоже. Приезжайте ко мне, Гена…
— Сейчас не могу, — с сожалением ответил Холмогоров. — Занят. Может, пообедаем вместе?
Геннадий Алексеевич предпочитал французскую кухню, а Машенька потащила его в японский ресторан. Впрочем, после обмена новостями у обоих пропал аппетит.
— Данила продолжает тратить деньги, — сообщил Холмогоров. — Ума не приложу, куда и зачем. Вы спрашивали его?