— Хорошо, — наконец сказал он. — Пусть будет по-твоему, и золото Гоше подсунули. Допустим, Потапенко или Кострома. Тогда возникает вопрос. Зачем? С какой целью? Спрятать от чужих глаз? Не вижу смысла. А вдруг бы Марков обнаружил самородок и всем разболтал?
— Не знаю…
Илья вынужден был признать, что третья версия лишена логики.
Пока Аксельрод и Вересов пытались разобраться в происшедшем, в горах всходило солнце. По всей восточной стороне неба над сахарными вершинами Язгулемского хребта разлилось розовое сияние. Потапенко и Кострома, не имея представления о том, что они — подозреваемые в деле о появлении самородка, стояли у обсыпавшегося карниза и заглядывали вниз. Маркова видно не было.
— Надо спускаться, — сказал Илья.
— Гоша-а-а! — закричал во все горло Аксельрод. — Гоша-а-а! Марко-о-ов! Ты живой?
Становилось светлее. На бледном небе виднелись облака. Потапенко поднял голову вверх и скорчил недовольную гримасу.
— Надо бы поторопиться, — ни к кому конкретно не обращаясь, сказал он. — К полудню погода испортится.
Вересов уже был готов к спуску. Он стоял и смотрел вниз, в засыпанный снегом и камнями провал. Глубина действительно небольшая. Где же Марков? Почему его не видно?
— Подстрахуй меня, — обратился он к Аксельроду. — Все. Пошел…
Илья спустился быстро и сразу понял, почему они не видели Маркова. Тот упал вниз и съехал по льду за небольшой уступ. Лежал на боку, присыпанный твердыми глыбами снега. К счастью, Гоша был жив, моргал от радости глазами.
— Что ж ты нас так напугал, братец? — бормотал Вересов, умело и ловко готовя парня к подъему. — Почему молчал? Не слыхал, как мы тебя звали?
— Я… — голос Маркова сильно охрип, — не мог… потерял сознание… нога… и дышать трудно…
Только теперь Илья заметил, как неестественно вывернута у Гоши нога. Перелом. Надо бы шину наложить… но уже там, наверху.
— Вересов! — раздался сверху крик Потапенко. — Нашел Маркова?
— Да! Все хорошо! Поднимайте… Только медленно, у него нога сломана.
Аксельрод и Потапенко прекрасно справились со своей задачей. Сначала из провала осторожно подняли Гошу, а потом Илью.
— Кострома, тащи что-нибудь твердое!
Потапенко лучше всех умел оказывать медицинскую помощь. Даже вполне профессионально. В юности он работал фельдшером на Алтае. Из подручных средств соорудили шину, зафиксировали ногу и отнесли Маркова в палатку.
— Будем ждать спасателей, — решил Вересов. — Сами мы его с поломанной ногой вниз не спустим. Что база говорит?
— Ребята вышли к нам на помощь, — ответил Толик. — Скоро будут. Погода бы не подвела!
Он с досадой взглянул на небо. Казалось, они все делали быстро, а прошло уже несколько часов. Выглянувшее было солнце скрылось за тучами, обещавшими снег. Похолодало.
— Пойду поговорю с Марковым, — шепнул Илья Аксельроду.
Тот понимающе кивнул.
Вересов забрался в палатку, где лежал пострадавший. Кострома поил его горячим чаем. Гоша кашлял, его глаза покраснели и слезились.
— Саворский, выйди на минутку, — Илья кивнул головой в сторону выхода. — Хочу задать Гоше пару вопросов.
Оставшись с Марковым наедине, он устроился поближе и молча наблюдал, как тот тяжело дышит.
— Гоша, зачем ты выходил ночью из палатки? — наконец спросил он, понизив голос.
— Н-не знаю…
Парень с трудом ворочал языком, его губы обветрились и распухли.
— А ты вспомни. Постарайся.
Марков закрыл глаза, судорожно вздохнул. Илья приложил руку к его горячему лбу, подумал: «У человека жар, лихорадка, а я его мучаю».
— Меня кто-то звал… — прошептал Гоша. — Я… проснулся… вышел…
— Кто? Кто тебя звал?
— Не знаю… испугался я… побежал… Потом… треск, удар… и все…
Вересов решил рискнуть. Он достал самородок и поднес его к лицу Маркова.
— Узнаешь?
Глаза парня блеснули и погасли, красные веки опустились. Он провалился в забытье.
— Гоша! Гоша! — напрасно звал его Илья. — Ты меня слышишь? Очнись…
Неровное, хриплое дыхание было ему ответом.
Через час пришли спасатели, забрали не приходящего в сознание Маркова. Разговаривать особо не пришлось, так как Потапенко определил у Гоши переломы ребер и велел как можно быстрее доставить парня в базовый лагерь…
Глава 19
Ангелина Львовна в очередной раз поймала себя на том, что думает о Ревине. Странно… Чем больше времени проходило с их последней встречи, тем чаще она задумывалась о муже ее школьной подружки.
Одним пасмурным утром психотерапевт Самойленко сидел в кабинете Закревской и пил кофе.
— Олег, — сказала она. — Ответь мне на щекотливый вопрос.
— Задавай, — с готовностью кивнул он.
— Вот скажи, почему ты о чем-нибудь думаешь? Не хочешь, а думаешь.
Самойленко достал сигарету.
— Можно?
— Кури, черт с тобой, — махнула рукой Закревская.
Он закурил, с наслаждением выпуская из ноздрей дым.
— Ну… раз я о чем — то думаю, видимо, у меня есть к этому интерес. Или я разобраться в чем-то не могу. Ум так устроен: он обязательно должен решить задачу. Как иначе оправдать свое существование?
Ангелина Львовна склонила голову набок, прислушиваясь к своему внутреннему отклику. Совпадает это с ее представлениями или идет с ними вразрез?
— У меня пациент был… — медленно произнесла она. — Я часто о нем думаю. Чаще, чем следовало бы.
— Влюбилась! — с восторгом заключил Самойленко. — Наконец-то! А то я стал серьезно опасаться за тебя. Нельзя полностью отдаваться работе. Личная жизнь должна иметь место…
— Хватит чепуху нести, — отмахнулась Ангелина Львовна.
— Ты уверена, что не стрелы Амура причина твоих дум?
— Уверена.
Самойленко выпустил к потолку большую порцию дыма и закатил глаза.
— Тогда… могу предположить следующее. Пациент остался для тебя загадкой. Ты не проникла в его тайну. И теперь твой ум мается в поисках ответа.
Закревская промолчала. «А ведь он прав, — подумала она. — Ох, как прав. Ревин ушел и унес с собой какое-то новое постижение бытия. Он все о себе понял. А я? Он оставил меня в неведении…»
Самойленко истолковал ее молчание по-своему.
