атласа, и высилась гора подушек в блестящих синих наволочках.
Прищурившись, де Немюр мог увидеть даже узор на одеяле — белых ангелочков с пушистыми крылышками. Завтра вечером, через каких-нибудь двадцать часов, под этим одеялом будет лежать обнаженная Доминик… И Рауль придет к ней.
Де Немюра заколотило. Он хотел встать и уйти — но не мог даже шевельнуться. Хотел отвести взгляд от этой разукрашенной спальни, ждущей счастливых молодоженов, — го и это было свыше его сил. «О, Рауль! Ты приготовил мне самую изощренную пытку! Даже Бланш, при всем ее воображении, не могла бы придумать ничего более мучительного, более страшного, более безжалостного!»
Де Немюр был убежден в том, что его кузен не зря выбрал именно эту комнату, расположенную так, что ее было прекрасно видно из дворца напротив. Робер был уверен также и в том, что завтра парчовые занавеси в этой комнате не будут задернуты на ночь.
«Рауль ХОЧЕТ, чтобы я все видел, — все, что будет там происходить завтра ночью. Он уверен, что я буду здесь, и буду смотреть, как он в первый раз овладеет своей женой!»
Де Немюр заскрежетал зубами. Он ничего не мог сделать… Ничего! Рауль выполнил свою часть обещания, — он все это время относился к Доминик, как честный и верный рыцарь, как нежный, любящий и преданный жених. Робер ничего не мог поставить ему в вину, — де Ноайль вел себя безупречно. И завтра при всех назовет Доминик своей. И ни Робер де Немюр, ни рыцарь Мищель де Круа, ни виллан Мишель, — никто из них уже не сможет помочь Доминик, вмешаться в ее жизнь, защитить ее, если ей будет грозить опасность.
Герцог откупорил третью бутылку и яростно начал лить вино прямо в рот, жадно глотая обжигающую рубиновую жидкость. Где же оно, забвение?.. Он всегда считал ревность низменным и подлым чувством, сродни зависти. И никогда не испытывал его. Впрочем, и любил он только одну женщину до Доминик — Эстефанию. Но Эстефания не давала ему поводов для ревности; конечно, она была жизнерадостна, весела и кокетлива. Но все же он всегда был уверен в ее любви, даже когда она иногда, чтобы подразнить жениха, начинала флиртовать с другими мужчинами.
Но теперь де Немюр понял, что значит ревновать по-настоящему. И пытки, которым подвергла его в свое время королева в замке Шинон, меркли перед муками, терзавшими его на протяжение всего времени ухаживания Рауля за прекрасной графиней де Руссильон. И все те муки были опять-таки ничтожны в сравнении с тем, что герцог переживал сейчас. С чем это можно было сравнить?.. С когтями тигра, терзающими обнаженные живот и пах?.. С клещами палача, вырывающими еще бьющееся сердце прямо из грудной клетки?.. С разъедающей все кислотой, приготовленной алхимиком, которую льет кто-то безжалостной рукой прямо в мозг?.. Горело и плавилось все тело Робера. Казалось, не было места, куда бы ни проникла боль, где бы ни жег огонь, где бы ни рвали когти.
«Доминик!.. Я тебя теряю! Но ты и не была никогда моей. Ты никогда не любила меня. А если бы даже и полюбила… Разве мог бы я сделать тебя своей?»
«Любовница!»… Это слово было ему ненавистно, так же, как и слово «любовник». А кем бы стала Доминик, если бы пошла на связь с ним? Что бы он мог предложить ей, кроме этого позорного звания? Ничего! И дети… Если бы они родились, то были бы бастардами. В просторечии — ублюдками. Ублюдками его, герцога де Немюра! И его любовницы…
Нет, он никогда не смог бы пойти на это. Не смог бы предложить Доминик такую позорную связь.
«…А Рауль предложил ей руку — открыто и честно. Он имеет право на это. А ты уже женат, Робер де Немюр! У тебя есть жена. Ты обвенчан с нею. Ты дал все клятвы, все обеты… И обратной дороги нет!»
…Иногда де Немюр спрашивал себя — а мог бы он полюбить теперь свою жену? Если бы произошло чудо, — и она вдруг вышла из монастыря — и пришла к нему? Мог бы он забыть сестру жены, Мари- Доминик, и стать счастливым с Мари-Флоранс? Он не мог дать ответ на этот вопрос. Но в глубине души понимал, что Доминик он все равно не забудет. Она была слишком живая, искренняя, непосредственная. Дело было даже не в ее редкостной красоте, — ведь Мари-Флоранс не уступала младшей сестре в этом. Но характер Доминик, в котором так божественно сочетались нежность, мягкость, веселость, великодушие, остроумие с решительностью, безудержной отвагой, любовью к риску и приключениям… Такого характера де Немюр не встречал ни у одной женщины.
Она покорила его. Возможно, еще тогда, когда он увидел Доминик впервые — в Руссильоне, из окна, когда она внизу на площадке замка сражалась с Жан-Жаком. Рыжая бестия!.. Но то была только куколка, — и вот она сбросила свой кокон и вылетела оттуда прекрасным яркокрылым мотыльком.
Он вспоминал все свои встречи с нею. Их было не так много, — но каждая из них была незабываема для него. Он помнил каждое ее слово, каждое движение, помнил, во что она была одета при этих встречах и как были уложены ее роскошные волосы.
Это было похоже на колдовство. Она — колдунья, приворожившая его навсегда!
Де Немюр пытался стряхнуть с себя магию ее очарования; он приписывал ей недостатки, уверял сам себя, что под этой прекрасной оболочкой скрыта женщина, полностью похожая на других. Он пытался обвинить ее, например, в жестокости, когда на охоте она смотрела на агонизирующего оленя. Но де Немюр взглянул в глаза Доминик, наполнившиеся слезами, — и понял, как она страдает, как сочувствует умирающему животному.
Когда Робер и барон де Парди встретили Доминик на пути в столицу, и девушка сказала Этьену, что едет в Париж, чтобы найти там себе выгодного жениха, герцог только усмехнулся ее явной лжи. Но потом он много раз вспоминал эти слова графини, и почти уверил себя в том, что именно за этим Доминик и отправилась, — ведь она выбрала богатого и знатного герцога де Ноайля. Но, если ею двигали лишь корысть и алчность, почему тогда она не остановила свой взгляд на нем, на де Немюре? Куда более богатом и могущественном вельможе, к тому же не скрывающем свой интерес к ней и, как должно было ей казаться, абсолютно свободном? Де Немюр знал и о других воздыхателях графини де Руссильон, также холостых и богатых юношах из прекрасных семейств, которых покорила эта лангедокская красавица. А Рауль был любовником королевы, и Доминик не могла не знать этого. Но это не остановило девушку. Ей нужен был именно Рауль, и никто другой!
Значит, здесь была не корысть. Неужели любовь с первого взгляда? Но тогда как объяснить тот взор, которым Доминик посмотрела на де Немюра тогда, на дороге? Он не мог ошибиться, — это был взор влюбленной женщины! Женщины, которая говорит: «Я твоя! Твоя навсегда!»
Как это было понимать? Она приняла его тогда за Рауля? Конечно, Робер и де Ноайль похожи. А де Немюр был в шлеме с опущенным забралом. Но где Рауль и Доминик могли встретиться, и когда она могла влюбиться в кузена? Де Ноайль ни разу не был в Руссильоне, — Робер это хорошо знал. К тому же, Доминик четыре года провела в монастыре, — получается, как раз те четыре года, что Черная Роза продолжал воевать, перед тем, как вернуться в Руссильон за своей женой Мари-Флоранс… И вышла девушка оттуда буквально за день до кончины своего отца, — об этом де Немюр узнал от Розамонды. Так что заподозрить Доминик в том, что она уже была знакома с Раулем, когда де Немюр изображал рыцаря Мишеля де Круа, герцог никак не мог.
Ненависть Доминик к Черной Розе, превратившаяся за четыре проведенных в монастыре года в нечто прямо противоположное, и так похожее на любовь, — тоже смущала Робера.
Он не мог понять такой перемены. Даже если она и узнала, находясь в обители, о настоящих его деяниях, — откуда этот восторг, с каким Доминик пела о Черной Розе в музыкальной комнате? Эта вышивка с загадочным всадником в маске, на которую девушка явно потратила много времени, и в которую, без сомнения, вложила всю силу своей любви к нему?
«Она влюблена в Черную Розу?.. Но он же муж ее сестры. Она видела его всего один раз в жизни, — Робер невольно думал о себе в третьем лице. — И при чем здесь тогда Рауль? Он — не Черная Роза, и никогда им не был.» С Доминик были сплошные загадки! И он не мог, как ни пытался, разгадать ее!
Одно Робер знал твердо. Она его ненавидела! И, хотя он и понимал причины этой ненависти, — те страшные слухи, что ходили о нем, о его склонности к насилию, о поруганной и выбросившейся из окна невесте, о королеве, наконец… Все же в глубине души его всегда теплилась надежда, что Доминик узнает правду, или сможет сама во всем разобраться, с ее умом, со склонностью к анализу.
Но в рыцарском зале, когда они оказались практически наедине, и он попытался признаться ей в своих чувствах… Какой безудержной яростью сверкнули ее темно-синие глаза! Как брезгливо искривились ее губы! В выражении ее лица он прочитал свой приговор… смертный приговор своей любви!
