же, как на ней. Один дедушка Диомед не пострадал: его пиджачишко каким был, таким и остался, и валенки не скукожились. Поглядев на девочку с мальчиком, он пожал плечами:
— Что-то вы, ребята, как будто выросли за ночь… Ровно как грибы. А вроде и дождя-то не было…
Но — делать было нечего — приходилось привыкать к такой себе; Крошечка пожалела о растоптанных больничных тапках, брошенных в беседке: как раз бы сейчас пригодились!
Но, притоптав задники обувки, ребята кое-как смогли идти — впрочем, дорога была хорошая, песчаная. Конюх, указывая на грузди по обочинам, подшучивал: дескать, а вон ваши брательники, — тоже, небось, за ночь вымахали! Казалось, он нимало не удивился произошедшему с детьми. Впрочем, по сравнению с войной — это, конечно, были сущие пустяки. Да и… со всяким это случалось: с кем раньше, с кем позже, — так о чем же тут говорить!
Орина, натоптав-таки ноги, присела на сосновый пень, Павлик опустился рядом с ней на корточки, а конюх упористо шагал в своих валенках, дескать, догоните, только долго не рассиживайтесь. Оставшись одни, ребята смущенно поглядели друг на друга. Павлик сказал, усмехаясь:
— Растем не по дням, а по часам…
— А что дома скажут? — вздохнула Крошечка. — Вдруг нас не узнают?!
— Узна-ают, — не очень уверенно протянул мальчик. — Только, я думаю, поспешить нам надо… А то как бы совсем взрослыми не стать…
Орина фыркнула — и ребята, прихрамывая, побежали догонять возницу.
С основной дороги свернули на Казанкину грань и по развороченной грани (картошку безогородные барачные жители, знать, уже выкопали) прямиком вышли к задам конторы Лесхоза, где росла могутная крапива. Дедушка Диомед велел ребятам отсиживаться покамесь в кустах, а он-де пойдет на разведку…
— Сколь лет в разведку не ходил — и вот на старости лет приходится. В последнюю-то войну я не воевал, а в Германскую да Гражданскую довелось! Эх, тряхнем стариной! — и конюх скрытно, перебежками передвигаясь среди сосен, отправился к Поселку.
Вернувшись, дедушка Диомед сообщил, что ничего подозрительного не заметил: чужих не видать, да и своих не много видел — вестимо, народ работает… Так что давайте-ка, ребята, по домам! А я к себе — на лесхозовский конный двор: Басурман-то мой там, как я и предвещал! Не потонул вечный конь! Ну а ежели что не так — сыщете меня сами знаете где.
Обошли контору Лесхоза, — и, прежде чем свернуть к конному двору, возница сказал:
— Я уж думал, пригрезилось мне вчерашнее-то, да… одна закавыка осталась: моста через Постолку нет! Да и вы что-то на себя вчерашних не больно похожие… Может, осложнение…
Оставшись одни, ребята прибавили шагу, Крошечка думала, что Павлик отправится домой, но он вдруг сказал:
— Орина, я думаю, нам пока лучше не расставаться… Можно, я с тобой пойду — к тебе, ну а ты потом — ко мне… если хочешь.
Крошечка кивнула, ей тоже почему-то было не по себе: конечно, вдвоем как-то спокойнее.
Поминутно оглядываясь по сторонам, шли они по своему Поселку — все было тихо, как-то слишком уж тихо…
— Куры не кудахчут, собаки не лают, птицы не поют, — пробормотал Павлик.
Орина рассердилась:
— Ну и что…
Открыла щеколду своих ворот, впустила мальчика, заложила в скобы деревянную задвижку, которую обычно задвигали только на ночь — и вздохнула с явным облегчением: дома! Тут им ничего не грозит!
— Мама! Бабушка! Меня выписали! — закричала Крошечка, залетая на крыльцо, и… напоролась на замок — вот те и на! Конечно, она знала, где лежит ключ: у подножия крыльца, под тряпицей, но было обидно — никого нет дома! Ну да, а чего она ждала, никто ведь не знает, что ее выписали: мать в школе, бабушка Пелагея небось на торговлю отправилась, Миля… ну да, Яблоковым же квартиру в Городе дали. Все понятно! Нет… ничего не понятно — а как же война?! Ведь моста через Постолку нет — их на ту сторону, что, Язон на лодке переправляет? А как же те — с овчарками?!
Крошечка пробежалась по комнатам, Павлик семенил за ней, она глянула мельком в зеркало, стоявшее на этажерке — и, оторопев, схватила его и придвинула лицо к отражению: ничего себе — и это… она?!
— Мне тут лет десять или… все двенадцать?! — воскликнула Орина.
Павлик Краснов пожал плечами, она протянула и ему зеркало: мальчик, поглядевшись, скривил лицо и пробормотал:
— Ну и рожа мне досталась…
Орина смолчала: впрочем, он был чуть получше лицом, чем Пандора (и уж не страшнее атомной войны, как говорила бабушка Пелагея).
— Пойдем к тебе? — спросила она. — Только подожди, я во что-нибудь переоденусь.
Это оказалось не так-то просто: собственная одежка была ей вся мала, материна велика, а вот платье низенькой бабушки кое-как сгодилось… Крошечка вырядилась так: надела сборчатую юбку, затянув резинку на талии и завязав узлом, простые чулки, кофту оставила прежнюю, поверх напялила черную плюшевую жакетку, а на ноги — бабушкины же суконные боты. Довершал картину материн фетровый капор.
Павлик Краснов был сражен! Но Орина на этом не остановилась — она и Павлику подобрала костюм (у Пандоры-то точно ничего не сыщешь): в ход пошли лыжные шаровары, кофта-самовязка, старый дедушкин пиджак, его же синяя фуражка с дубовыми листочками на околыше и старые кирзовые сапоги, в них Пелагея Ефремовна, надев трое носков, в лес хаживала.
Крошечку сильно беспокоило, есть ли кто дома у Павлика… И в Пандориной «конторе» никогошеньки не оказалось.
— Ну да — Пандора твоя в лесу, сучки рубит. Зайдем после обеда, — хмуро сказала Орина. — Дети как раз вернутся из школы. И мама моя — тоже…
— Давай посмотрим в других избах, — предложил Павлик.
— Конечно, — обрадовалась Крошечка, — ведь кто-нибудь должен быть дома?!
Магазин оказался закрыт: впрочем, он и всегда-то открывался не по часам, а по усмотрению продавщицы; поворотили к Тасе Потаповой домой — но у Потаповых тоже было заперто — как и у Глуховых. Свернули на Долгую улицу, решившись заходить во все подряд дворы: но чужие ворота не открывались, а на крик никто не отзывался. И собаки не встречали непрошеных гостей лаем — может, в будки попрятались?.. А в бараках, с двух сторон длинного коридора, на каждой двери висели замки, замки, замки… Орина все крепче сжимала губы — это было ни на что не похоже. Так не бывает: чтобы никого не было дома!
— Давай зайдем в контору Леспромхоза, ведь директор должен же быть на месте, даже если все рабочие в лесу… — чуть слышно сказала Крошечка, когда они возвращались по пустынной улице.
Павлик Краснов, не глядя ей в лицо, кивнул.
Контора Леспромхоза стояла неподалеку от устья Смолокурки и была, один к одному, похожа на контору Лесхоза, и оба здания были в точности такими же, как дома Потаповых и Глуховых. Дверь в контору оказалась отперта, она была даже распахнута, и оттуда… раздавались голоса! Ребята переглянулись и, забыв о приличиях, не постучавшись, ворвались в святая святых: в кабинет директора…
Крошечка, по малолетству, никогда в жизни здесь не бывала, директора видела только издали, но ей показалось, что это не тот, прежний директор, а какой-то другой, зато на черном клеенчатом диване сидел хороший знакомый — Егор Кузьмич Проценко!
— Здрасьте! — несколько смутилась Орина, сообразив, что делать им тут совершенно нечего, и даже предлога для того, чтобы прерывать беседу взрослых занятых людей, у них нет.
— Вы кто ж такие будете? — спросил, хмурясь, директор, но и Кузьмич их не узнавал: глядел крайне холодно.
Орина замялась, но тут на помощь ей пришел Павлик: дескать, мы такие-то такие, лежали в больнице, пока болели — вытянулись, Кузьмича-де мы знаем.
— А вот вы — кто такой будете? — храбрым эхом обратился мальчик к директору Леспромхоза.
