мужчина, и ты джентльмен, и быть может, богатый джентльмен, а значит, у тебя большие возможности творить добро.
Сэр Мармадьюк: Или зло, Ева-Энн.
Ева: Или зло, Джон. И все же я знаю, что ты смел, добр и щедр, несмотря на свою мирскую натуру.
Сэр Мармадьюк: Я очень признателен тебе за добрые слова, дитя мое, но разве натура у меня уж такая мирская?
Ева: Конечно, Джон! Я могла бы испугаться тебя при нашей первой встрече, но выгладел как истинный джентльмен, поэтому я скорее удивилась. Но наружность у тебя самая что ни на есть мирская.
Сэр Мармадьюк: Я тогда крайне устал.
Ева: Но почему ты бродишь пешком по дорогам? Почему ты решил заботиться обо мне?
Сэр Мармадьюк: Потому что это лучшее, что я могу.
Ева (раздраженно дернув ногой): О, Джон Гоббс, я выдохлась!
Сэр Мармадьюк: Что ты имеешь в виду, дитя мое?
Ева: Ты отвечаешь на мои вопросы, ничего в сущности не говоря.
Сэр Мармадьюк: Что же ты хочешь услышать, дитя мое?
Ева: Ничего! Больше ничего! И я не дитя! А когда я нашла тебе на сене, ты храпел самым отвратительным образом.
Сэр Мармадьюк (несколько потрясенный и обескураженный): Крайне прискорбная привычка. Я постараюсь избавиться от нее. Спокойной ночи, Ева-Энн!
Наступила тишина.
Сэр Мармадьюк: Я обидел тебя?
Ева: Это все мой дурной характер, я же тебе говорила о своей вспыльчивости. Прости меня, Джон. И если тебе нравится, то можешь называть меня 'дитя мое', хотя мне и исполнилось уже двадцать два года. Спокойной ночи, Джон.
Сэр Мармадьюк (ласково): Спокойной ночи, моя дорогая леди.
И вновь наступила тишина. Он вслушивался в ровное дыхание девушки и вглядывался в темный свод зеленого шатра. Ему было хорошо и покойно.
Но мало-помалу его мысли вернулись к прискорбным событиям прошедшего дня, к тому, кто безжизненно распростерся в эту минуту на холодной земле, чьи мертвые глаза невидяще уставились в черное безлунное небо. Конечно же, труп уже обнаружили, и люди, наверное, вовсю судачят о происшествии, и с их уст не сходит ужасное слово 'убийство'. Быть может, уже готовится погоня, быть может, мстители уже скачут по их следам! Сэр Мармадьюк невольно напряг слух, только сейчас оценив благоразумие своей юной спутницы, не позволившей ему заночевать на постоялом дворе, ведь первым делом перекроют все дороги и прочешут все гостиницы. Что ж, придется и впрямь пробираться в Лондон пешком, окольными путями, лесными тропинками, а в столице путники затеряются в людском водовороте. Их словесные портреты вывесят, наверное, повсюду, поэтому завтра они должны будут самым решительным образом изменить свою внешность. Завтра! А сейчас ничего не остается, как предаться на милость судьбы и погрузиться в сладкий сон.
Сэр Мармадьюк вздохнул и беспокойно пошевелился, в этот момент теплая рука коснулась его волос, пальцы мягко провели по лицу, подобрались к его руке, ладонь легла в ладонь, и в темноте раздался шепот.
- О Джон, о добрый мой друг, я не устаю благодарить Бога за то, что он послал мне тебя.
- Значит Бог решил, что я еще на что-нибудь гожусь.
- Спокойной ночи, Джон, и благослови тебя Господь!
- И тебя, Ева-Энн. Спокойной ночи!
Так, не разнимая рук, они и заснули крепким сном, простая деревенская девушка и утонченный джентльмен.
Глава X,
в которой прославляется хлеб с маслом
Сэр Мармадьюк открыл глаза и с удивлением обнаружил, что лежит на мягком ложе из мха и листьев папоротника, веточки вереска сверкают бриллиантами росы, солнце пронзает изумрудный полог своими лучами, а птицы возносят новому дню радостную песнь. Евы-Энн нигде не было видно. Сэр Мармадьюк задумчиво потрогал подбородок, и с некоторым беспокойством обнаружил колючую щетину. Ему тут же страстно захотелось очутиться в руках своего лондонского парикмахера.
Послышался шорох. Сэр Мармадьюк приподнялся. Сквозь зеленую листву он увидел, что по тропинке идет Ева с кувшином в одной руке и каким-то свертком в другой.
- Доброе утро, Джон! - улыбнулась девушка.
К великому изумлению джентльмена она выглядела очень свежей, все в ней сверкало опрятностью - от стройных лодыжек до локонов, выбивающихся из-под шляпки.
- Как тебе спалось, Джон?
- Неплохо! - Он с ужасом подумал о своем небритом подбородке и мятом сюртуке. - Из моего ответа следует неловкий вопрос: я храпел?
- Изредка, Джон! - совершенно серьезно ответила девушка, но на щеках ее заиграли лукавые ямочки. - А вот и завтрак - молоко, хлеб и масло, все очень свежее!
- Но откуда?
- За лесом есть ферма. Ты удовлетворишься столь скромным завтраком, Джон?
- Сама амброзия не сравнится с ним, мое дитя! Но ты выглядишь так опрятно, Ева-Энн, - в голосе его прозвучала невольная зависть, - а я...
- Недалеко протекает ручей, а гребень всегда со мной.
- Ну что за женщина! Может, у тебя и бритва найдется?
В ответ она звонко рассмеялась. Сэр Мармадьюк улыбнулся, ему казалось, что даже птицы запели еще веселее.
- Как хорошо проснуться таким чудесным утром и услышать твой веселый смех, Ева-Энн. - Он вскочил и отправился к ручью. Потоптавшись на берегу, он наконец опустился на колени и неловко умылся, найдя эту процедуру весьма неудобной, но освежающей. Кое-как вытеревшись носовым платком и расчесав влажные пряди гребнем Евы-Энн, он двинулся назад, всецело поглощенный мыслями о еде. Завтрак был уже готов - две кружки внушительных размеров, наполненные до краев, высились посреди белоснежной салфетки, вокруг были разложены ломти хлеба, щедро намазанные маслом.
- Ты любишь хлеб с маслом? - спросила Ева, с некоторым беспокойством глядя на груду бутербродов.
- Не знаю.
- Они не слишком толстые, Джон?
- Это лишь придает им еще большее очарование.
- Ты голоден?
- Как волк!
- Тогда я нарежу еще хлеба, так как я тоже ужасно проголодалась.
Вскоре, расположившись под деревом они принялись за еду. Сэр Мармадьюк с приятным удивлением обнаружил, что свежий хлеб с молоком в такой обстановке может быть столь же аппетитен, столь же вкусен и куда менее навязчив, чем самое искусно приготовленное и умело приправленное блюдо.
О вы, Искушенные Гурманы, Знатоки Гастрономии, чьи пресыщенные и изнеженные неба каждое новое блюдо призвано ласково щекотать, уговаривая попробовать себя, вы, для кого хлеб с маслом всего лишь неприятные детские воспоминания, о, если бы вы могли испытать счастье голода, то удивительно состояние, когда рот наполняется слюной при одной мысли о еде, если бы вы хоть на краткое мгновение могли оказаться на месте безупречно воспитанного джентльмена средних лет и видеть, как Ева-Энн проворными взмахами ножа намазывает на хлеб желтое масло, наблюдать, как эта рука разрезает хрустящую хлебную корку, как блестящие глаза лукаво взглядывают из-под полей шляпки и словно спрашивают:
- Еще кусочек, сэр?
Тогда бы вы, конечно же, ответили так же, как отвечал наш герой.
- Спасибо, пожалуй.
