- Осталась лишь одна горбушка, Джон!
- Удивительно! - воскликнул сэр Мармадьюк. - Мы съели целый каравай, невероятно!
Когда с завтраком было покончено, Ева аккуратно сложила салфетку, с сомнением взглянула на пустую посуду.
- Эти кружки - не слишком-то удобный груз! Меня заставили их купить, а теперь...
- Сколько они стоили, дитя мое?
- Хозяйка просила шиллинг, но удовлетворилась восемью пенсами, но и это слишком дорого.
- В самом деле? - улыбнулся сэр Мармадьюк. - С этого момента, Ева-Энн, расплачиваться буду я. А что касается этих кружек, то давай попросту оставим их здесь.
- Но, Джон, восемь пенсов! Оставить здесь...
- Все лучше, чем нести с собой.
- Как жалко! - вздохнула она.
Бросив последний взгляд на гостеприимное дерево, они тронулись в путь.
- Почему ты все время молчишь, Ева-Энн? - спросил Мармадьюк спустя некоторое время.
- Я думаю о том, что сейчас творится дома и в Уисборо Грин. Они, наверное, уже обнаружили его.
- Не стоит изводить себя подобными мыслями, дитя мое.
- Ах, Джон, я не могу об этом не думать. И все-таки будь что будет! Я готова к самому худшему. Этой ночью Господь ответил на мои молитвы и дал мне силы бесстрашно перенести все, что будет ниспослано мне судьбой. Все до самого конца, все, даже виселицу. Но хватит об этом. Как твои бедные израненные ноги, Джон?
- Мои ноги? - он обернулся и взглянул в ее безмятежно-чистые глаза.
- Твои сапоги все еще натирают?
- Нет, нет, Ева. Да даже если это и так, то тут уж ничего не попишешь.
- Ты должен купить другие, Джон, и как можно скорее.
- Ты очень странная девушка, Ева-Энн. Дитя и женщина одновременно.
- Мне уже двадцать два, Джо.
- А ты носишь какой-нибудь иной цвет, кроме серого?
- По воскресеньям я надеваю черное, сэр.
- Ну тогда при первой же возможности куплю тебе платье, голубое или розовое...
- Нет, Джон, благодарю тебя, не надо.
- Но голубой цвет так подойдет к твоим глазам!
- Только не голубой, Джон!
- Тогда розовый...
- И не розовый! Я действительно не могу. Это такие мирские цвета, Джон, мирские и... тщеславные. Мне будет казаться, что деревья и те глазеют на меня. Я никогда не надену подобного платья.
- Ну тогда, может быть, белое с узором.
- С узором?
- Да. Хотя я предпочел бы просто голубое. Полагаю, нам надо изменить свою внешность самым коренным образом.
- Изменить внешность? - переспросила она, замерев. - Ты хочешь сказать, что нас могут преследовать, что меня разыскивают? Хорошо, Джон, я надену все, что ты скажешь.
- Даже голубое платье с кружевным подолом?
- Нет, нет, в таком платье невозможно идти по лесу, оно же станет цепляться за ветви.
- Но зато оно так прекрасно оттенит твою красоту! А еще купим шляпку или накидку с капюшоном и несколько пар чулок...
- И корзинку, Джон, с крышкой!
- И пару легких, удобных туфелек...
- И зеркало, Джон, пожалуйста!
- Да, конечно, складное зеркальце, а еще кружки с тарелками, ножи и вилки, горшок для приготовления пищи, расчески и гребни и...
- Джон, нам тогда понадобится телега! - расхохоталась Ева-Энн.
- Телега? - задумчиво повторил сэр Мармадьюк. - Повозка? Лошадь? Пони! Прекрасное предложение!
Какое-то время сэр Мармадьюк размышлял. Солнце светило столь ярко, птицы пели столь жизнерадостно, а сапоги уже жали не так сильно, как прежде, и наш герой даже начал насвистывать веселую мелодию. Поймав себя на этом занятии, он повернулся к своей спутнице и воскликнул:
- Поразительно!
- О чем ты, Джон? - удивленно спросила Ева.
- Я свистел!
- Ну и что, Джон?
- Человек столь зрелого возраста! Ева-Энн, я не делал этого с тех пор, как был безответственным мальчишкой!
- А ты был мальчишкой, Джон?
- Конечно, был.
- Но в это так трудно поверить.
- Почему же?
- Потому что ни один мальчишка на свете не может вырасти в столь величественного и важного господина.
- Ха, дитя мое, скажи мне, о каком величии может идти речь, если человек обладает подбородком как у динозавра и насвистывает как деревенский парень?
- Может, если речь идет о тебе, Джон. Ты сохраняешь достоинство даже во сне, даже, когда твои волосы напоминают грачиное гнездо.
- И даже когда я храплю, Ева-Энн?
Она снова расхохоталась, и он снова подумал, как мелодичны и приятны для мужского уха эти звуки.
- О, Джон, ты сохранишь величие везде и всюду, потому что ты - это ты!
- Ну тогда я должен быть совершенно невыносим.
- Только не для меня! - воскликнула она с такой горячностью, что он обернулся.
- Но почему, дитя мое?
- Потому что ты храбр и добр, Джон! Потому что, несмотря на свое высокое происхождение, ты получаешь удовольствие от простого хлеба! Потому что ты решил разделить страхи бедного загнанного создания, потому что ты способен идти пешком через всю страну в тесных сапогах и беззаботно насвистывать...
Сэр Мармадьюк рассмеялся, но уловив в ее голосе неподдельную искренность, встретившись с ее открытым взглядом, он почувствовал, как небритые щеки его вдруг запылали, а глаза наполнились влагой. Он поспешно повернулся и пошел вперед.
Так они шли, болтая и смеясь, пока солнце не поднялось высоко и мир объял полуденный зной. Сэр Мармадьюк уже собрался присесть, но Ева покачала головой.
- Посмотри вон туда, Джон.
Он взглянул в указанном направлении и увидел высокий шпиль, парящий над зеленым маревом листвы.
- Петворт! - сказала девушка.
На холме, утопая в зелени, расположился маленький городок. Сэр Мармадьюк ускорил шаг.
- Там, - с надеждой вздохнул он, - мы сможем поесть и отдохнуть.
- Скажи, Джон, - неожиданно спросила Ева, - что случилось с твоей тростью?
- Она попросту сломалась, Ева-Энн.
- И ты выбросил ее?
- Хорошо, что напомнила. Нужно будет купить новую, покрепче.
- Но выбросить! Как же так, Джон, ведь набалдашник твоей трости был из чистого золота!
