Лжец

действительно все этоделали?..

— Ну да, — ответил Адриан. — Разве тут есть что-нибудь необычное?

— Так-так, необычное.'Необычное' — это не то слово, которое я бы… — Трефузис в смятении покрутил ручку на дверце, опуская стекло.

— Как бы там ни было, — сказал Адриан, — это все.

— Молодые люди порой создают у меня впечатление, что я и не жил никогда.

— Но наверняка же у тебя имеется опыт схожего характера.

— Как ни удивительно, нет. Схожего характера? Нет. Я понимаю, это чрезвычайно странно, и однако же нет, не имеется.

— Ну, не считая разве что…

— Не считая чего, дорогой мальчик?

— Не считая, ты же знаешь… той ночи в кембриджской уборной.

— Чего-чего? А… ну да, конечно. Не считая этого, да, разумеется. — Трефузис удовлетворенно покивал. — Ну-с, если я не впадаю в большее, нежели Господь Бог, заблуждение, наша станция обслуживания находится вон за тем углом. А! Вот она. Бензин и лимонный чай, я полагаю. Машине не помешает заправка, а нам не помешает закуска, хо-хо.

Пока машина сворачивала с дороги, Адриан, как и многие английские путешественники до него, дивился опрятности и трогательному порядку, царящему на континентальных заправочных станциях. Цвета 'евро' могли быть чрезмерно яркими и примитивными, однако лучше эта блестящая чистота, чем грязноватое убожество английских придорожных заправок. Как им удается сметать весь сор и сохранять покраску в подобной свежести? Все чистенько и аккуратно — от висящих по стенам горшочков с геранью до кровли из веселой желобчатой черепицы, предлагающей затененную стоянку измученным жарой, усталым путникам… Тут взгляд Адриана привлек некий металлический отблеск. Он изумленно ахнул.

В конце того самого ряда машин, в который Трефузис, неумело маневрируя, пристраивал свой 'вулзли', стоял зеленый БМВ с английскими номерами и наклейкой 'ВБ'.

— Дональд, смотри! Это их!

— И я на это надеюсь. Я очень старался быть точным.

— О чем ты старался?

— И не забывай, частица 'это' требует именительного падежа.

— Что?

— Ты сказал 'это их'. Имея в виду, разумеется, 'это они'. — Трефузис потянул на себя ручной тормоз и распахнул дверцу машины. — Впрочем, это всего лишь несносное педантство. Кто, пребывая в здравом уме, говорит 'это они'? Никто. Ну так что же? Будешь сидеть в машине или вылезешь наружу и послушаешь, как я упражняюсь в люксембургском?

Они снесли подносы с булочками и чаем к столику у окна. Двое из БМВ сидели на другом конце кафе, в отделении для некурящих.

— Заговаривать с ними не стоит, — сказал Трефузис, — однако приятно знать, что они здесь.

— Кто они?

— Они зовутся Нэнси и Саймон Хескет-Харви, один мой давний друг любезно предоставил их нам в компаньоны.

— Значит, они на нашей стороне?

Трефузис не ответил. На миг задумавшись о чем-то, он вверх-вниз подергивал в своем стакане пакетик с заваркой.

— После войны, — наконец вымолвил он, — у Хэмфри Биффена, Элен Соррел-Камерон, математика по имени Бела Сабо и у меня появилась идея.

— Наконец-то, — произнес Адриан. — Вот она, правда.

— Это уж ты сам решишь. Мы вместе работали над 'Энигмой' и проникались все большим интересом, каждый по-своему, к возможностям языка и машин. Бела очень хорошо сознавал, что в Британии и Америке уже открылся путь к тому, что ныне именуется вычислительной техникой, и что рано или поздно появится возможность лингвистического программирования цифровых машин. Работа Тьюринга в Блетчли показала, что старая, созданная еще Холлерином[128]система перфокарт скоро отойдет в прошлое. За алгоритмическими математическими языками низкого уровня последуют интеллектуальные модульные языки уровня более высокого, а те в конечном счете приведут к созданию эвристических машин.

— Эвристических?

— Способных учиться на собственных промахах, действующих, подобно людям, методом проб и ошибок. Мой интерес ко всему этому был не математическим и не так чтобы социальным. Меня не путало, что машины станут умнее людей, что они в каком-то смысле 'возьмут верх'. Однако яоченьинтересовался разработкой новых языков.

— Вследствие того, что все существующие ты уже выучил и боялся заскучать.

— Очаровательное преувеличение. После войны Бела вернулся в Венгрию, Хэмфри, как тебе известно, женился на леди Элен и стал школьным учителем, а я остался в Кембридже. Однако мы продолжали работать, когда представлялась такая возможность, над нашей идеей языка высокого уровня, на котором смогут изъясняться и машины, и люди. Наша мечта заключалась, видишь ли, в том, чтобы создать международный язык наподобие эсперанто, который был бы одновременно и lingua franca[129]общения человека и машины.

— Однако идеальное решение состояло бы, наверное, в том, чтобы научить машину говорить по- английски?

— Ну, весьма и весьма опасаюсь, что именно это и произойдет. Мы не могли, конечно, предугадать появление микропроцессора, или, возможно, мне следовало сказать — нам не хватило воображения, чтобы предсказать его появление. Стоимость вычислений каждые десять лет уменьшалась в миллион раз. Просто изумительно. Это означает, что теперь ты можешь за один фунт купить средства обработки данных, которые в семьдесят первом обошлись бы тебе в миллион фунтов.

— Разве это плохо?

— Чудесно, попросту чудесно. Однако мне от этого проку мало. Сейчас в компьютерах работают дюжины языков. 'Кобол', 'Форт', 'Си', 'Лисп', 'Суперлисп', 'Фортран', 'Бейсик', 'Паскаль', еще десятки жалких уродов. Теперь вот появился 'Вавилон'. Он еще покажет себя, как только стоимость вычислений снова понизится. К концу столетия мы получим компьютеры, распознающие уже существующие человеческие языки.

— Так в чем проблема?

— О, никакой проблемы не существует. Решительно никакой. Мы потратили тридцать лет, ковыряясь в том, что оказалось пустой породой, только и всего. Тут нет ничего особенного. Жизнь в науке, как говорится. Я рассказываю об этом, чтобы ты лучше представил себе мои отношения с Сабо. Мы с ним поддерживали связь, понимаешь? Он из Будапешта, я из Кембриджа.

Адриан сказал, что понимает.

— Пару лет назад Сабо сделал занятное открытие. За прошедшие годы его интересы все больше смещались с чистой математики в сторону электроники, акустической техники и разного рода иных вспомогательных дисциплин. Венгры очень сильны по этой части. Тот разноцветный кубик, с которым все теперь играют, он ведь тоже венгерский. Полагаю, возможность говорить на языке, понятном очень немногим, и делает мадьяр такими экспертами по числам, формам и размерностям. Сейчас имеется даже венгерский математик, который приблизился к достижению того, что некогда считалось абсолютно невозможным. Он стоит на пороге решения задачи о квадратуре круга. Или это называется круглотурой квадрата? В общем, одной из них.

— Венгр — это единственный, кто способен войти за тобой во вращающуюся дверь и выйти из нее первым, — процитировал Адриан.

— Вот именно. Сабо как раз из таких скользких типов. В семидесятые он работал над проблемой заикания, в порядке эксперимента проигрывая заикам их собственную речь. Похоже, если человек через долю секунды слышит только что сказанное им, то при переходе к тому, что он собирается сказать следом, заикание его исчезает.