Лжец

— Молтаи.

— Верно. Тебе известно, кто его убил?

— Так много людей желало бы наложить лапу на машину, способную предотвратить ложь, вранье и притворство. Полиция, разведывательные службы, разных родов и видов заинтересованные организации и учреждения. Белу, как и любого хорошего ученого, тревожила мысль, что он, возможно, открыл двери для чего-то опасного, чего-то довольно страшного. 'Что я наделал? Что я наделал? Наше ли это дело — лишать человека права на ложь?' Нечто в этом роде. Вопрос о свободе воли тут определенно присутствует. Вполне ведь возможно пройти путь от колыбели до могилы, оставаясь совершенным лжецом. Человек способен скрывать свою подлинную сущность, стремления и упования своего самого потаенного 'я' даже от круга самых близких ему родственников и друзей, никогда и никому не говоря ни слова правды. Священники и психоаналитики могут верить, что исповедальня или сеанс психоанализа приоткрывают истину, но ты знаешь, и я знаю, и любое человеческое существо знает, что мы лжем все время и всем на свете. Ложь — такая же неотъемлемая наша часть, как одежда, которую мы носим. Первое, что сделал человек еще в раю, — он дал имена всему сущему, точно так же и первое наше действие, направленное на присвоение и обман, состояло в том, что мы отняли у камня право быть камнем, заперев его в клетку, образуемую словом 'камень'. На самом деле, как сказал Фенеллоза[130], во Вселенной не существует имен существительных. Второе великое деяние человека состояло в том, что он прикрыл свою наготу. С тех самых пор мы этим и занимаемся. Мы чувствуем, что истинная наша суть может покрыть нас позором. Ложь — глубоко укоренившаяся часть каждого из нас. Отнять ее значило бы сделать нас чем-то меньшим, а не большим, чем человек. Такими, во всяком случае, были опасения Белы.

— Да, — отозвался Адриан. — Однако ты так и не сказал мне, кто убил Молтаи.

— У венгров есть замечательное слово, — сказал Трефузис, — puszipajtas, означающее, примерно, 'человека, которого ты знаешь так хорошо, что целуешь его при встрече на улице'. Они люди экспансивные и страстные, венгры то есть, и, встречаясь, с удовольствием обмениваются поцелуями. Их можно спросить: 'Вы знаете юного Адриана?' — а они могут ответить: 'Знать-то я его знаю, однако мы с ним не puszipajtas'.

— Я нисколько не сомневаюсь, — сообщил Адриан. — что все сказанное тобой к чему-нибудь да ведет.

— Несколько недель назад в Англию приехал внук Белы. Он шахматист, довольно известный, в прошлом году, на олимпиаде в Буэнос-Айресе, получил звание гроссмейстера. Ты несомненно следил за его турниром с Бентом Ларсеном.

— Нет, — ответил Адриан. — Я прозевал его турнир с Бентом Ларсеном, как ухитрился прозевать и его турниры с Анальным Карповым, Васильковым Смысловым и Петухом Петросяном.

— Экая чушь. Имя Ларсена, разумеется, означает по-английски в том числе и 'извращенный, противоестественный и гомосексуальный', однако в Дании это широко распространенное имя, вам же, юный мистер Хили, не помешала бы толика терпения.

— Извини, Дональд, но ты нагородил вокруг темы нашего разговора столько околичностей.

— Тебе действительно так кажется? — удивленно спросил Трефузис.

— Действительно.

— Ну, тогда я торопливо перехожу к сути дела. Штефан, внук Белы, две недели назад прибыл в Англию, чтобы принять участие в турнире, который состоится в Гастингсе. Я получил указание встретиться с ним в одном из кембриджских парков. В 'Паркерз Пис', если быть точным. Было десять часов тихого июньского вечера. Подробность не лишняя — я упомянул о вечере, дабы дать тебе представление обосвещении, понимаешь? Адриан кивнул.

— Я пришел на место встречи. Увидел Штефана, который стоял под вязом, прижимая к груди кейс и встревоженно озираясь. Упоминание о том, что дерево было вязом, — сказал Трефузис, — сущностного значения лишено и добавлено мной, равно как и это объяснение, лишь для того, чтобы тебя подразнить. Однако упоминание о встревоженности молодого человека имеет отношение к делу. Не меньшее отношение имеет к нему и наличие кейса.

— Я понял.

— При моем приближении Штефан указал мне на небольшой сарайчик, или схожую с хижиной постройку, и скрылся в ней. Я вошел следом.

— А! Можешь не продолжать… небольшой сарайчик, или схожая с хижиной постройка, была на самом деле мужской уборной?

— Впервые в жизни повстречавшись со старейшим другом своего деда, с человеком, о котором он столько слышал, Штефан, естественно, обнял меня и по-дружески запечатлел на моих щеках по поцелую. Мы с ним были puszipajtas, понимаешь? Затем Штефан опустился, чтобы открыть кейс, на колени. В этот-то самый миг из кабинки и выскочили двое полицейских, которые произвели неприятный шум и арест.

— Это силлепс или зевгма?

— Это неуместная выходка и большое неудобство.

— Строго говоря, 'удобства' там имелись… Но ты вряд ли можешь винить этих двоих. Вообрази сам: парочка мужчин целуется в уборной, потом один из них встает на колени… о чем мог подумать полицейский?

— О том, чтобы заняться своим делом, — холодно ответил Трефузис.

— Он им и занялся.

— Адриан, мы уже далеко отъехали от Англии. Предлагаю тебе держать твое извращенное чувство юмора в рамках приличий.

— Прости, — Адриан залепил себе рот ладонью.

— Я готов признать, — продолжал Трефузис, — что человек, наткнувшийся на такое tableau[131], может впасть в искушение присовокупить к нему нездоровые истолкования, но только в том случае, если собственный его мозг состоит из вещества настолько вульгарного и гадостного по природе своей, что человек этот и сам ощущает себя повинным в неприличиях, достойных бесстыднейшего из эротических еретиков страны. Штефана же происходившее привело в полное недоумение. Я, однако, сумел, пока мы дожидались полицейского фургона, перекинуться с ним парой слов по-венгерски. Я… э-э… устроил сцену, и ему удалось схватить кейс и, как выразились газеты, 'совершить удачный побег'.

— Какого рода сцену?

— Сцену как сцену. Просто сцену, знаешь ли, в общем смысле этого слова.

— Да ладно, Дональд. Что за сцену ты учинил?

— Ну хорошо. Если тебе необходимо знать, я испустил вопль животной похотливости и попытался содрать штаны с удерживавшего меня полицейского.

— Как?

—Нет, я не сомневаюсь, что ты, Адриан, смог бы измыслить десяток эскапад более уместных, однако мне под давлением момента ничего другого в голову не пришло. Я вцепился в брюки несчастного, а когда его напарник бросился к нам, чтобы выручить друга из столь рискованного положения, Штефан на время оказался вольноотпущенным. Он вернулся в 'Баранью лопатку' и оставил там вещь, ради доставки которой специально приехал в Кембридж и которая находится ныне при мне. А после Боб организовал его безопасное возвращение в Гастингс.

— Да, я все собирался тебя спросить, Боб-то как ко всему этому причастен?

— Боб мой друг.

— По Блетчли?

— В свое время Боб в каких только затеях не участвовал. Японцы даже отрезали ему язык.

— Что?

—Ну да, только он не любит об этом рассказывать.

— А, ха и еще одно долбаное ха. Но тытаки не сказал мне, кто наш враг.

Трефузис потянулся за овсяным печеньицем.

— Враг?

— Вот именно, враг. Люди, ограбившие нас в Германии, укравшие твой кейс. Люди, которые убили Молтаи и которые, — Адриан скрутил шею, оглядываясь, — так и висят на наших задницах.