– Что? – Иван Семенович едва не поперхнулся.
– Специальные средства воздействия применяли?
– Никак нет!
– Примените! – Министр вновь почесался. – Что насчет машиниста и его помощника?
– Жены говорят, что, как обычно, мужья ушли в рейс… Требуют, чтобы отдали тела для захоронения.
– Потерпят! Кто еще был в поезде?
– Проводница Розалия Семенович и студент медицинского института Михайлов А. А. Студенческий билет нашли.
– Что значит «А.А.»?
– Расшифровать инициалы не представляется возможным. Такой студент ни в одном из медицинских не значится.
– Что говорит?
– Все, кто находился в составе, погибли. В том числе и студент Михайлов.
– Жаль, – посетовал министр и попытался вырвать из переносицы волосок.
– Дело в том… – Иван Семенович поерзал в кресле. – Дело в том, что тело так называемого студента Михайлова исчезло из морга.
– Как исчезло?
– Также исчез и патологоанатом Ахметзянов.
– Тоже мертвый?
– Живой.
– Что же получается? – Министр покрепче ухватился за волосок, тот скрипнул и выдернулся. – Получается, что он труп упер?
– Может быть.
– В розыск объявили маньяка?
– В местный.
– Объявляйте в федеральный, – приказал министр, затем встал, одернул китель и, не дожидаясь ответа, отдал честь, тем показав, что прием закончен.
Честь Иван Семенович в ответ отдать не мог по причине аппарата Илизарова, а потому вытянулся и кивнул головой…
Никифор Боткин очнулся на третий день пребывания в Москве в отдельной палате, с цветами на тумбочке и телевизором. В вену капал физиологический раствор или еще что, а вокруг была такая тишина, что хирург подумал, будто вовсе не приходил еще в сознание, а пребывает в глубинах подсознания, о котором некогда поведал Зигмунд Фрейд.
В городе Бологое ни в одной больнице таких палат не было, уж об этом Никифор знал наверняка.
Тем не менее, находясь в глубинах своего подсознания, Никифор ощущал сильную головную боль, плохое зрение правым глазом, но вместе с тем необыкновенную тягу к жизни со всеми ее коллизиями и радостями.
Тело Никифора встрепенулось, а подсознание устремилось оплодотворить сознание.
Пыхнуло из форточки морозцем, Никифор Боткин окончательно вошел в себя и несколько испугался чужих заоконных запахов… Он попытался приподняться, но в голову словно чугуна залили, а потому Никифор лишь жалобно застонал.
На его стон явилась медсестра, та, с которой он делил диванчик в ординаторской, которая вытянула из него сексуальную энергию, на время опустошив душу от гениальности. Увидев искус во плоти, хирург Боткин застонал еще жалобнее и запекшимися губами произнес:
– Я больше не могу!..
– Я приехала, как только узнала, что тебя перевели в Москву! – Медсестра улыбнулась почти материнской улыбкой, в которой Никифор заподозревал знак ненасытности матки, желающей заполучить от него плод: не дитя человечье, а его гениальность.
– Я знаю-ю, – прошептал Боткин. – Ты хочешь стать гениальной вагиной!
– Ой! – вскрикнула медсестра, которая в действительности хотела лишь прижать голову несчастного к своей не слишком большой груди и укачать ее, болезную, чтобы муки отошли от мозга. Она никак не могла думать о таких сублимативных материях! Для этого у нее многого не хватало в сером веществе, а потому она с ужасом предположила, что военный хирург чересчур поковырялся в извилинах Никифора, нарушив мыслительные закономерности.
– Не дамся я твоей вагине! – Никифор нашел в себе силы приподняться. – Уж лучше умру, чем расплескаюсь в твою утробу! – И добавил: – Катька!
Потом он закричал: «Сука, сука!» – и с неистовой силой принялся биться головой о спинку кровати.
Медсестра бросилась к Никифору, обхватила любимую голову и заговорила на ушко любимому что-то ласковое, успокаивающее, так что Боткин и впрямь, еще немножко потрепыхавшись рыбешкой, успокоился и закрыл глаза. А еще через несколько секунд сознание вновь ушло от него…
Медсестра не отпускала Никифора, а все качала и качала тело с перемешанным сознанием и подсознанием, как вдруг заметила вздыбившееся одеяло в области живота больного. Потрогала пальчиком и
