Мэтр оживился.
– На какой?
– На «Спартак».
– Фу-у, его же нет в репертуаре!
– Восстанавливаем, с господином А. в заглавной партии.
– Интересно.
– Ждите, – помахал ручкой патологоанатом. – Я дам вам знать!
Импресарио дополз до номера и, не обнаружив в нем молодого человека, завалился на кровать, вскрикнул от боли и тревожно заснул.
Ему снились пески Афгана и детишки с самодельными гранатами, набитыми рублеными гвоздями. Во сне перед ним стоял мучительный вопрос – валить детей из «Калашникова» или погибнуть разорванным в клочья. Сон ответа не давал, и оттого Ахметзянов скулил в наваждении предсмертного ужаса…
Пока патологоанатом рыдал в кошмарном сне, студент Михайлов быстро шел навстречу мокрому снегу. Через пятнадцать минут ходьбы волосы его оказались совершенно мокры и, распрямившись, почти достигали плеч.
На большом проспекте молодой человек поднял руку и держал ее так, пока не остановилась машина.
– Куда? – спросил маленький человечек в очках излишне грозно.
– В центр.
– Садитесь.
Они поехали, автомобиль то и дело заносило в снежной каше, но человечек с заносом справлялся, проворно перебирая ножками в ботинках на толстой платформе. Они ехали около двадцати минут, не сказав друг другу не единого слова. Водитель думал, что пассажир странный, но чем он странный, не понимал: то ли волосами, то ли взглядом отрешенным…
А кто сейчас не странен, думал человечек, я ли не странен?.. Пожалуй, что я и не странен, решил он для себя неожиданно…
Дома нестранного человека никто не ждал. На свете не было существа, которое бы его любило и которое бы любил он. Он не спал с женщиной более десяти лет и уже забыл о теле ниже брючного ремня. К ночным поллюциям он относился как к практическому неудобству. Стиральная машина отсутствовала, а сновидения забывались начисто, если они вообще были в наличии. Питался человечек в очках исключительно полуфабрикатами и никогда не смотрел в ночное небо, только в утреннее, чтобы определить погоду.
Он знал, что некрасив, как и большинство людей на земле.
Он работал только на себя и на свой автомобиль.
Да, он был обыкновенным!..
По ходу движения студент Михайлов слегка прищурил глаза от здания, которое сверкало и светило во все стороны. Прожектора, зеркальные шары, сотни метров неона…
– Что это?
– А-а, – отмахнулся человечек. – Дом, где разбиваются сердца!
– Остановите, – попросил студент Михайлов.
– Сердца разбиваются здесь за пятьсот долларов!
– Остановите.
Человечек уперся толстой платформой в педаль тормоза и в неоновом свете посмотрел в глаза пассажира. Они были цвета надписи «С днем рождения, сынок!». Надпись та была на праздничном торте, а торт съели тридцать лет назад. Тогда мама сказала ему: «Хочу, чтобы небо над тобой, сынок, было всегда такого цвета, как эта надпись». А крем был небесно-голубым… А потом мамы не стало, папы не было никогда, как у большинства, а небо всегда голубое только в Калифорнии.
Человечек хотел было объявить цену, но в благодарность за воспоминание о торте, о вкусе небесного крема сказал:
– Платить мне не надо.
Пассажир ничего не ответил, лишь еще немного посмотрел своими лазурными глазами, и у человечка создалось впечатление, что мокроволосому все известно про его маму…
Студент Михайлов покинул авто и услышал визг колес стремительно отъезжающих «жигулей». У дверей его остановили:
– Вход платный.
Молодой человек хотел было ответить, что средствами не располагает, но вдруг услышал голос:
– Господин Михайлов! Господин Михайлов!!!
Он обернулся.
К нему откуда-то сбоку спешил, задыхаясь, сегодняшний знакомец из балетных, а именно Альберт Карлович. Полы длинного тяжелого пальто слегка волочились за ним по мрамору, шелковый шарф развевался летучим змеем, редкие волосы были похожи на вольфрамовые нити из лампочек.
– Господин Михайлов!
