Авдейка почему-то сразу понял, что дядя Петя-солдат исчез навсегда, и не спрашивал о нем, только старался обходить стороной кресло 'ампир'. Он подолгу сидел у буржуйки, у легкого огня, скользящего по углям и гаснущего в пустынном сизом пепле. Когда печка остывала, становилось холодно. С тех пор как в Песочном доме появились буржуйки, батареи совсем перестали топиться, потому что весь уголь истопник Феденька продавал жильцам и драл за него три шкуры, как говорила мама-Машенька. Она работала до ночи, а ночью крутила палкой белье в оцинкованном ведре на примусе, и Авдейка почти не видел ее. Мама-Машенька сказала, что так будет недолго, только до конца войны, но войны оказалось много - целые годы, - и Авдейка отвык от мамы. Он научился топить печку и согревать на примусе кашу - себе и бабусе, - но все равно скучал, пока не умер Иришкин папа.
Он умер и лежал в узкой комнате напротив Авдейкиной, где прежде жил. Туда ходило много народу, но Авдейку не пускали, и приходилось смотреть через дверную щелочку. Иришкин отец лежал под простыней, удлинившийся во всю комнату, и щеки его пылали яблоками. Все плакали и удивлялись, как это он умер в войну, когда всех убивают и никто не умирает сам. Иришку подвели потрогать ноги яблочного отца, чтобы она не боялась, но тут кто-то толкнул стол, на котором он лежал, и голова его чуть скатилась с подушки. Тогда Иришка закричала так страшно, что все бросились к ней и забыли плакать. Иришка быстро замолчала, но с тех пор жизнь в ней скукожилась, как говорила ее мама. Иришка стала прозрачна и красива странной, бесплотной красотой, какую Авдейка видел лишь однажды в матовом цветке мороженого капустного кочана. Она стала чаще бывать у Авдейки, иногда читала ему и ухаживала за бабусей.
- Теперь мы сироты, - сказала Иришка.
- Сиротам хорошо, - ответил Авдейка, вспомнив игру в мытаря и фарисея, посреди сирот Христос стоит.
Иришка не поняла.
- Чего ж хорошего, если папа твой погиб?
- Погиб, и что? - спросил Авдейка и испугался.
- Погиб, и все. Нет его.
- Только это и страшно?
- Да... - удивленно протянула Иришка.
Тогда Авдейка успокоился, потому что давно привык к тому, что папы нет, да и не помнил, что он был.
- Глаша говорит, они быстро растут, эти сироты, - с неопределенной надеждой сказала Иришка.
- Быстро, - подтвердил Авдейка, представив вокзальных людей, и подошел к дверному косяку с отметиной роста.
- На сколько я вырос?
- На палец, - ответила Иришка, странно улыбаясь.
Вечером Авдейка сказал маме- Машеньке, что он вырос на палец и утром пойдет гулять во двор.
- На какой палец? - спросила мама-Машенька.
Авдейка задумался, потом ответил:
- На такой большой, какой был у дяди Пети-солдата.
Мама-Машенька промолчала. Авдейка подошел к ней вплотную и сказал:
- Я пойду.
Машенька заметила, что глаза его, светло-серые при рождении, приобрели темный, неопределенно-чечевичный оттенок.
- Ступай, - сказала мама-Машенька и забылась, опустив голову на руки.
# # #
На другой день, когда, споткнувшись о палку Данаурова, Авдейка выскочил во двор, в нижнем конце насыпи Сахан бил в барабан. Возле него строились мальчишки, вооруженные палками, подрезанными под автоматы, и среди них братья Сопелкины, досрочно вернувшиеся из эвакуации, поскольку грузовик, на котором их вывозили осенью сорок первого года, сломался и замерз. Пока немцев не отогнали от города, они вместе с грузовиком мерзли в подмосковной деревне, а потом вернулись на нем домой и всячески замалчивали свое эвакуашечное прошлое. Подпоясанные огненно- красными лентами, они выравнивали строй, толкались и ссорились.
- Не шумите, Сопелки, барабан не слышно! - крикнул Сахан.
Над верхней площадкой, обнесенной небольшим снежным валом, болтался оборванный по пояс и за рукав привязанный к палке черный халат, служивший фашистским флагом. За валом, лепя снежки, ползали 'фашисты', изредка вспыхивая родственными поясками.
- Эй, пацан, лезь к нам! - крикнули оттуда.
Авдейка подбежал, еще не веря, что его берут играть, но понял, что будет в фашистах, и остановился.
- Чего, Федул, губы надул? - спросил Сахан.
- Не хочу в фашисты.
- Рассуждает, писун, - заметил Сахан.
- Возьмите меня в 'наши', - попросил Авдейка. - У меня есть штык. Это деда штык. Он красным командиром был.
- А у отца не иначе как пушка? - насмешливо спросил Сахан.
- Отца нет. Отца на фронте убили.
- Чей он? - спросил кто-то.
- Да с пятого подъезда, с солдатом беспалым ходил.
- Ладно, неси свой штык, посмотрим, - согласился Сахан.
- А меня чего в фашисты? - заканючил невысокий парнишка в огромной шапке, которого Авдейка видел впервые. - Я выше его, а его в наших берете.
- Молчи, Болонка, - ответил Сахан. - Ты эвакуашка паршивый, от фашистов бегал, а он тут с нами бедовал. Отец у него погиб, родину защищал. Понял?
Он оттолкнул Болонку, с которого слетела шапка, обнажив стриженную под нуль голову и сделав его похожим на большой наперсток. Хныкая, Болонка полез в крепость. Авдейка проводил его взглядом и побежал за штыком.
Сахан воткнул в снег почти новое красное знамя с бахромой, которое стащил из пионерской комнаты, и скомандовал:
- Наши, вперед!
Потрясая автоматами, наши бросились на штурм. Позади тащился с лопатой запасливый Сопелка. Из крепости на них обрушился нестройный град снежков. Прикрывая головы, наши принялись вырубать зацепки в толстом льду, неровно покрывающем стену. Снежки у фашистов иссякли, они принялись отбивать ногами слежавшийся снег и валить его на головы осаждавших.
- Ура! На приступ! - кричал воинственный Сопелка.
Цепляясь за выбоины во льду и подсаживая друг друга, наши уже влезали на бастион, когда отчаявшиеся фашисты начали бить их палками по головам. Болонка снял шапку с возникшего у снежного вала воинствующего Сопелки и неторопливо ударил по рыжей голове ребром детской лопатки. Голова вскрикнула и исчезла. Атака сорвалась. Сахан получил снежком в лицо, выругался и запустил в крепость палку.
- Береги оружие! - смеясь, закричал Лерка, внезапно появившийся у стены.
Выхватив у запасливого Сопелки лопату, он с силой метнул ее в стену, в то место, где кончалась кирпичная кладка и начинался снежный вал. Разбежавшись, Лерка подпрыгнул, толкнулся о торчащий черенок ногой и ворвался в крепость.
- Ура! - кричали воспрянувшие наши.
- Ура! - вторил Лерка, расшвыривая оробевших фашистов. - За Сталина! Даешь...
И осекся, замер со вскинутой в ударе рукой.
Перед ним на цокольном выступе дома сидел Кащей. Сгорбленный, упершийся подбородком в крупные кулаки, он глядел прямым, застывшим и невидящим взглядом.
За час до вечерней смены, услышав забытый барабанный бой, Кащей вышел во двор и вспомнил, что последний раз собирались на барабан еще при Алехе. Он присел к стене дома, а в груди у него ворочалось, сламывалось, навязчиво возвращалось к тому утру в крытом вагоне, везущем на фронт тюки с обмундированием, когда, выпустив на полустанке Алеху, он и сам уже просунул ногу в отодранную напольную доску, но замер от лязгнувшего засова, на миг потерял сердце и тем упустил судьбу, с тоскливой покорностью подставил себя хлынувшему в вагон потоку света и говора. Этот миг выбил его из судьбы рода, судьбы отчаянных братьев, бегавших с этапов, а теперь дерущихся на фронтах с лагерной яростью. И хотя замешкавшаяся судьба его уже решилась, не хотел он признать до последнего, что всё, кранты, не сдюжил против братьев, и не во фронтовой огонь, а в хомут ему путь, - ив угрюмой тоске забился в темноту, стиснул дыхание и молчал, когда ворошили тюки и молоденький охранник топтался по нему, кованым сапогом отдирая ухо. Он выпустил Алешу, а сам остался лежать под сапогами - молча, до хруста в челюстях закусив рукав. И дуло салаги охранника, наконец угадавшего под сапогами живое, обернулось точкой, концом его незадавшейся фартовой судьбы. И его, Кащея, за шиворот выгребли под охрану, а Леха ушел и погиб - вместо него, старшего.
# # #
Лерка, понуро скользнувший с насыпи, не запечатлелся в сознании Кащея. Только подтолкнуло: 'Прочь отсюда, не взаправду здесь все. Хоть и поздно и Алеху не вернуть, а взять бы да дернуть на фронт. С третьего-то раза поди выгорит'. Кащей поднялся, одернул себя, решил: 'Слабость, давить это в себе надо. Всякого свое гнетет, а тянут же люди, не ищут фартовой доли. Мне смену отпахать - в силу, а поглядишь, как старуха на восьмом десятке укладку гильз через цех тащит, - так пробирает. Вот и мне теперь - упереться да меньше думать, глядишь и задубеет'.
С уходом Лерки игра распалась, и, когда Авдейка со штыком наперевес поднялся на насыпь, двор был пуст. Авдейка собирался заплакать от обиды, когда, как из-под снега, перед ним вырос Сахан.
- Покажь!
Он осмотрел штык и приложил к нему ослюнявленный палец.
- Тут даже ложбинки, чтобы кровь стекала, - пояснил Авдейка.
- Прихватывает... Вещь, падлой быть, вещь, - согласился Сахан и полез в карман.
- Держи. 'Мишка на севере'. Такие конфеты только до войны были, ты и не ел сроду.
- Не ел, - сознался Авдейка, сглатывая слюну и не веря такому счастью.
- Ну вот и бери. А штык мне давай. Друзьями будем, если что - я за тебя горой.
- Не могу, - сказал Авдейка и прижал штык к груди.
- Так я же тебе конфету даю, дурак, ну, бери.
- Не могу, - повторил Авдейка. - Это дедушкин, он герой был, на красном коне.
- Да врешь ты все. - Сахан обозлился. - Стащил штык, а плетешь про лошадь.
- Не вру, я не стащил... - закричал Авдейка и невольным защитным движением выставил штык вперед.
Сахан оглянулся по сторонам, потом бросил к ногам
