спиной о вал, и снес кулаком кинувшегося к нему Авдейку. Левой рукой он нашарил поданную снизу палку, перехватил ее в правую я оглушил поднимавшегося Марьяна.
И тут Кащей не устоял. Сбросив на снег бушлат, он затянул потуже шелковый шарф, хлопнул себя по голенищу, проверяя, на месте ли финка, и бросился в обреченную крепость.
Сахан, забывший про отбитое плечо, равнодушно отмахивался от наседавших пацанов. Злоба отпустила его, и прежнее тупое безразличие легло на лицо, как сухая тень. И тут перед ним вырос Кащей. Сахан не ждал его, привычно дрогнул под веселым и жутковатым взглядом, но тут же и оправился, с мстительной силой обрушил на него палку. Но Кащей успел нырнуть под нее и принял удар на левую руку. Палка отлетела. Выпрямляясь в рост, Кащей нанес страшный удар снизу в подбородок. Сахан перелетел через вал и всем ростом обрушился на стоявших внизу, повалив их с ног. В это время в незащищенный пробой с криками: 'Бей эвакуашек! Ура! За Сталина! Даешь Берлин!' - ринулось несколько парней, которых Лерка вкидывал наверх.
Сахан пришел в себя и со сдавленным стоном приподнялся, опираясь руками о жгущий снег. 'Так вот зачем я здесь уродовался, - понял Сахан. - Тебя, выходит, поджидал'. Напряженно следя за Кащеем, закатившим рукава гимнастерки и бившимся голыми руками, Сахан наливался темной и требовательной силой. 'Боженька-то не фрайер, все наперед видит. Вот и навел. А я-то, дурак, четыре года в толк не брал, чем мучаюсь. Пора, Кащей, пришел час'.
Негнущейся рукой Сахан выдернул из кармана платок, и странный звук насторожил его - будто кувшин треснул и вода пролилась. Панический страх того, что не собрать ему эту пролитую воду, заставил Сахана вскочить на ноги. Под ним лежала тяжелая битка, которая вывалилась из кармана вместе с платком и, ударившись о лом, отскочила в снег. 'Голову повредил', - решил Сахан. Насухо вытерев лицо, он сунул сточенную монету в карман и поднял лом. Заметив, что никто за ним не следит, он медленно отошел к краю насыпи. Подумал, что, пожалуй, против правил идет, и хрипло рассмеялся. 'Заигрался, по правилам жить привык. Вдели мерину в пасть удила, а он и ржет от радости. Или война не показала, чего все эти правила стоят? Один конец людям - по правилам живут или нет. А коли приговорены к вышке - так и преступники. И не их правилам меня держать'. Сахан оперся о лом и тяжело спрыгнул с насыпи. Пригнувшись, он добежал до края крепостной площадки и с тыла' никем не замеченный, пошел на Кащея.
Между тем в пролом ледяного вала неудержимо лезли наши, подталкиваемые Леркой. Они бросались на Марьяна, с трудом поднявшегося на ноги после удара Сахана, в он ворочался, как медведь, затравленный собаками. Создав численное превосходство, Лерка забросил наверх очередного Сопелку и полез следом. Заметив его, Марьян отчаянным усилием освободил ноги и коленом выбил Сопелку из крепости. Тот ударил головой Лерке в лицо и соскользнул вниз. Но Лерка удержался, цепляясь за вал сильными пальцами, и тогда, вырвав у нападавших свою палку, Марьян хлестнул ею по вцепившейся в лед руке. Лерка вскрикнул и исчез в снежной пыли.
Выбравшись из свалки, он попятился к краю насыпи опустился на парапет, расшевеливая пальцы. 'Только бы суставы разошлись, а боль стерплю. - Лерка обрадовался почему-то боли, подумал: - Лечит она, только боль и лечит'. Баюкая вспухающую руку, он заметил Сахана с ломом, украдкой подступавшего к Кащею. 'Что ж, дерзай, Сахан, - думал Лерка, следя прищуренным взглядом за вздымавшимся над Кащеем ломом. - Ставь точку. Хоть ты'.
Лом в руках Сахана обретал опасную картонажную легкость, тусклой струёй света нацеливался на ненавистную фигуру, помеченную белым шарфом. Знакомая матерчатая ушанка застлала зрение Сахана. Заломленная набекрень, она открывала стриженые волосы над правым ухом, и ничто уже не существовало для него, кроме этой обнаженной для удара плоти. Он выждал, пока Кащей, сбрасывая кого-то, склонился над валом, упруго шагнул вперед, заводя лом, и тут, когда ничто, казалось, не могло остановить его и опережающая сила воображения уже опустила лом, Сахан ощутил препятствие. Внезапное, как наваждение, оно выросло перед ним, заслонив Кащея. Сахан встретил горячий, сломом угля сверкающий взгляд, раздраженно сморгнул его и вдруг узнал гаденыша, всю войну попадавшегося ему под ноги, как камень на дороге. Беспричинная робость овладела Саханом. Своим обостренным чутьем он уловил за этим шальным мальчишкой враждебную силу, с которой не сталкивался прежде, и невольным защитным движением уперся в легкую фигурку острием лома.
Солнечный блик скользнул по лому и тупо ткнулся в грудь. Авдейка напрягся и болью в руке ощутил забытый уголь. Сахан приближался, явственно наливаясь черным, лом его все теснее сдавливал грудь, и тогда в упор, всею силой, Авдейка швырнул уголь. Лицо Сахана брызнуло, исчезло, как отражение в стоячей воде. Война Авдейки кончилась. Он вздохнул во всю грудь, подумал: 'Видел бы дед!'
Потеряв равновесие, Сахан выпустил лом и инстинктивно выставил руки, но ошеломляющее наслаждение внезапно и жестко выгнуло тело, он застонал, настигая раскрывшееся счастье, и свободное падение длилось неудержимо, принимая его в себя, пока не оборвалось обледеневшей кирпичной кладкой.
Лерка увидел, как в последний момент Сахан пошатнулся, неловко выронил лом и исчез. 'Шваль, - выругался он. - Не годен'. Наши дрогнули, выбрасываемые из крепости усилиями Кащея с Марьяном. Лерка посмотрел вверх, в глубину весеннего ослепленного солнцем неба - и оттолкнулся от парапета, встал. Нашарив в снегу лом, он поднял его, стиснул обеими руками и, разбежавшись, всадил под проломом в ледяной стене, резким толчком забросив себя в крепость. Он поднимался с колен, когда оглушительный удар отшвырнул его на фашистский штаб; Лерка упал на него со всего роста, пробил обледеневшую стену, и домик обрушился, погребая его под собой.
Прижимая порванное ухо, Марьян оглядел разбитую и рассеянную команду наших, Лерку, заваленного рухнувшим штабом, черный флаг, трепещущий на ветру, и убедился, что фашисты победили. С самого начала игры, не зная еще, чем она обернется, Марьян решил напомнить о себе, перескочить годы эвакуации и занять среди сверстников прежнее место. Он хлебнул там, у тетки в Горьком, где, голодный и одинокий, не устоял под финкой и в шестерки попал к местной шпане. Наученный давить первый страх, который и судьбу решает, он держался своей цели, защищал крепость, не щадя себя, - и не отступил, хотя рукав пальто уже крови не вбирал. Но Марьян понял, что зашел далеко. По непреложному условию, фашисты обязаны проиграть, а их победа, одержанная под его началом, не скоро простится. Тогда он решил замкнуть на себя усилия всего двора и в одиночку изменить ход драки. Сбив попавшихся на пути пацанов, Марьян в три прыжка достиг Кащея, нарушавшего его замысел, и с ходу, наотмашь хватил его кулаком в затылок.
Кащей, увлеченно расправлявшийся с последними противниками, не ждал удара сзади и грузно рухнул вниз, попав на штык лопаты, глубоко всаженной в снег у ледяной стены. Марьян почувствовал несоразмерную силу удара, смутился и, видя, что Кащей не встает, спрыгнул к нему.
- Кащей, - позвал Марьян.
На Лерку, с трудом выбиравшегося из-под развалин ледяного домика, навалились защитники крепости, он отбивался обломком палки, пока не сломал ее о вскинутую лопату. Спасаясь от побоев, Лерка согнулся, зажал голову локтями, рванулся назад - но и оттуда его достали палкой, обложили, стиснули. Лерка затравленно взвыл и усилием, от которого хрустнули кости, вскинул себя, хватил головой в склоненное лицо и увидел, как оно залилось кровью и исчезло в снегу. Он ощутил твердь под развороченным снегом, толкнулся о нее, снес кулаком парня, выдернувшегося перед ним из пространства боли, и рванулся вперед, проламывая выход.
- Вот так! - И, вкладывая все отчаяние свое в каждый удар, круша, увеча, топча искаженные лица, он выбился наконец на волю и потрясенно огляделся. Вот так!
Тесное пространство изрытого, затоптанного углем снега лежало под ним, стонали окровавленные мальчишки, и бился над развалинами черный халат. Лерка вскинул голову - и навстречу ему, во весь размах взгляда, распахнулась свобода поднебесья, игра неподсудных стихий.
Болонка, с самого начала выбитый из игры ударом оледенелого кома в переносицу, видел происходящее как сквозь марлю. Он сидел в углу, куда его оттащил Авдейка, люто ненавидел фашистов и время от времени кричал: 'Бей!' Придя понемногу в себя, он незаметно обогнул насыпь и подобрался к фашистской крепости, минуя разбросанных по снегу бойцов. Никто не остановил Болонку, он осторожно вытащил палку, отвязал от нее черный халат, осмотрел его и поднял над головой.
- Ура! - закричал Болонка, но никто не обратил на него внимания.
Болонка обиделся и пошел к Авдейке, волоча за собой халат.
- Победа, - пожаловался он. - А никто...
Авдейка не слышал. Он держал на коленях голову Сахана, уродливо вытянутого в снегу. Черпая пригоршнями снег, Авдейка промокал им разбитое, вскипающее кровью лицо. Когда Сахан переставал стонать, Авдейка прикладывал к нему ухо, чтобы услышать жизнь.
- Кто его? - спросил Кащей.
- Он сам! - закричал Болонка. - Я сидел и видел. Он с ломом стоял, а потом поскользнулся - и о камень головой.
- В больницу надо, - сказал Кащей и, вскрикнув, схватился за спину.
Марьян подхватил его и повел со двора.
Авдейка сидел над Саханом, менял снег, плакал в голос. Он порывался вскочить, но отойти боялся, отдать Сахана чужому, - и дрожал от ужаса этого истекающего лица, и поверить не мог, что сам сделал это над Саханом и еще радовался и деда звал смотреть.
Потом приехал больничный фургон, Сахана отобрали, задвинули внутрь на носилках, захлопнули и увезли. Двор опустел.
Поземка медленно
