– Философию? – наконец переспросил Чернов, да и то, пожалуй, спросил из вежливости. – Да еще… гм… муравьев? Я бы скорее поговорил про их Курс Молодого Бойца, созданный великим Алексеевским!
Дмитрий приосанился, но тут же его грудь слегка опала в размерах, он сказал сердито:
– А вот и философию! Мы знаем, что любое мыслящее существо отличается прежде всего неприятием своей смерти. Не гибели, ее и немыслящие… ну, всякие там тараканы и йоги, боятся, а именно небытия! Так вот муравьи выход нашли. Они бессмертны!
На него смотрели с прежним вежливым интересом. Молчали. Только Саша сказала с непередаваемым презрением:
– Ого! А как ты их рубил направо и налево пару лет назад?
– Бессмертны, глупая, – сказал Дмитрий с чувством полного превосходства интеллектуала над простой бесхитростной десантницей, – это не значит, что неуязвимы. Муравей существует как муравьишка и в то же время – как часть надорганизма муравейника. Наш страшный вопрос, куда прет бренная душа после смерти, у них не возникает. Их души остаются в муравейнике.
– Часть души? – спросила Саша скептически.
– Нет, теряется микроскопически малая часть. Если в муравейнике сто тысяч муравьев, то со смертью муравья теряется стотысячная часть души. Это все равно что ты забыла один-два анекдота. Или чей-то телефонный номер. Душа муравейника постоянно что-то забывает по мелочи, когда дохнут отдельные мураши, но и всегда что-то узнает новое, так как постоянно рождаются новые, носятся по незнакомым местам… Словом, жизнь идет. Муравьи спокойны, веселы и невозмутимы, потому что все их личности остаются в муравейнике даже после смерти.
Все смотрели на Дмитрия уже не как на говорящую рыбу, а как на ученую обезьяну, только Морозов, как истый руководитель, сразу ухватился за рациональное зерно:
– Проповедуешь коллективизм? В духе времени, одобряю. Политическое чутье у тебя всегда было, молодец. Любые примеры хороши, даже если на мурашах… Но только, если бы к старому мозгу постоянно добавлялись новые, он стал бы супермуравьем! Мурасапиенсом. Мы бы стояли перед ним на задних лапках!
Дмитрий поклонился Морозову почтительно-победно:
– Добавляются души, не мозги! Муравьи остановились именно потому, что бессмертны. Каждый муравей, вылезая из кокона, уже старый муравей. Ему миллион лет от роду! Енисеев подтвердит, что муравьи кормят не только личинок, даже яйца, передавая им информацию, духовное «Я» муравейника… Яйцо растет, превращается в личинку, но растет не младенец, а старик в молодом теле!
Енисеев заметил, что на Дмитрия поглядывают с некоторым беспокойством. Он подавил себя жизнерадостным здоровяком, а невежеством хвастался как признаком здоровья, но тут заговорил, да еще как заговорил!
– У нас пока не создано ни единого учения, – заканчивал Дмитрий под рев невидимых фанфар, – которое примирило бы людей со смертью! А мураши сумели. Остановили прогресс, зато обрели покой. Им теперь все до лампочки, как нынешним йогам. Всю жизнь! Живой пример для некоторых, еще изредка встречающихся стран Запада, где безработные и бесправные негры роются в мусорных ящиках, но дороги там к нашему светлому будущему не видят…
Морозов с чувством пожал Дмитрию руку. Что-то говорил Забелин, доказывал возможность симбиоза с полуразумной плесенью, но его гипотеза затерялась в лучах славы бравого десантника. А Овсяненко вообще рискнул выступить с напрашивающимся предположением, будто все древние цивилизации Земли ушли в Малый Мир. Дескать, как только, так сразу… Дмитрий явно выиграл нокаутом.
Еще говорила Фетисова, но она была человеком одной идеи: находила все новые и новые доводы в пользу превосходства людей Малого Мира. Подобно спортсмену, заканчивающему карьеру в тридцать лет, академику-ядерщику, который вдруг вспоминает об экологии, Саша явно нашла себя в совершенно другой области, к которой готовилась, где работала. Хламида пророчицы ей вдруг пришлась по фигуре лучше, чем десантный комбинезон.
Когда расходились, Енисеев сказал Дмитрию негромко:
– Да, в десантниках не засиделись… Окукливаешься в мирмеколога. У мирмеколога возможностей еще больше. Любую бактерию можно взять в руки, рассмотреть… Почти любую. Не хочешь заняться?
Дмитрий подумал, ответил с кривой усмешкой:
– В микробиологии по уши Овсяненко, а два медведя в одной берлоге… многовато. Так что мы с Бусей как-нибудь перебьемся в скромной роли героев, истребителей чудовищ. Верно, Буся?
Карманный дракон, вернее – наплечный, поскрежетал мандибулами, его чешуйчатый бок прижался к шее Дмитрия.
– Какие нам памятники поставят, – сказал Дмитрий мечтательно. – Какими могучими богами будем в легендах о Начале… Дурость наша забудется, успехи позолотят, раздуют…
– Разве что дурость забудут, – раздался сзади голос Саши. Она вклинилась между ними, оттерла Дмитрия. Енисеев ощутил, что Саша увлекает его наверх. – Иди спи, Дима. Завтра тяжелый день, как сказал Евцветий Владимирович.
ГЛАВА 20
Енисеев не помнил, чтобы он такое говорил, но смолчал, дал увести себя на открытую площадку. Воздух был уже холодный, багровое пламя бросало вокруг себя зловещие отсветы.
– Евгоблий Владимирович, я сдаюсь, – проговорила Саша.
– Что? – не понял Енисеев.
Саша смотрела грустно, ее глаза были большими, круглыми. По радужной оболочке прыгало пламя.
– Вот видите… Вы даже не поняли, Енисеев! Я боролась с тобой с первой же минуты. Еще когда ты отыскал меня у черных лазиусов. Я воевала с тобой изо всех сил, доказывала собственное превосходство. Я вообще не люблю уступать хоть кому, а тут ты – мягкотелый, высоколобый, нетренированный…
