высоте кучевых облаков просто качаются под порывами ветерка ветки мегакустов.
– А какие бы мифы здесь напридумывали! – воскликнула Цветкова с восторгом. Она все еще держалась за Енисеева. Ее такую, тонкую и нежную, сбивало с ног любое движение воздуха. – Я с детства зачарована мифами. Греческими, скандинавскими, славянскими, индийскими… Не правда ли, здесь мировоззрение, философия были бы в сотни раз красочнее, причудливее?
Он смотрел недоверчиво. На станции как-то вызнали, что Енисеев недолюбливает космос, дешевую героику покорения планет, питает слабость к мифам, влюблен в муравьев…
– В этих мифах, – продолжала она с жаром, наконец-то отпуская его руку, – главное место по праву заняли бы муравьи, мудрые и замечательные!
Она тараторила тоненьким сладеньким голоском. Слова текли гладко, женщина переступала с ноги на ногу, прижимала руки к груди, заглядывала в глаза. Она была такой же красивой, как и раньше, но говорила непривычно умно, хорошо. Слушать ее, оказывается, можно. Еще как можно. И даже жаль, что она отпустила его руку.
Над их головами мягко зашелестели крылья. Мелькнула тень, в трех шагах неслышно опустилась Саша. Она дышала тяжело, крылья за ее спиной бессильно повисли. Ночью не летал даже Дмитрий, это был козырь только Саши, ее доказательство превосходства над якобы сильным полом, ее знамя. Правда, Дмитрий не видел смысла в ночных полетах. Днем едва-едва видишь с крохотными человеческими глазками, а ночью вообще…
Саша сказала отрывистым деловым голосом:
– А вы были вон там? Там творится такое, такое… Евтроллий Владимирович, вы не видели?.. Владлен Кимович, идите сюда!
Из темноты вынырнул Хомяков. Был он румян, видно даже в темноте, деловит, ноздри крупного носа хищно раздувались.
– Идите со мной, – велела Саша, – я вам такое покажу!
Цветкова вздохнула, но пристроилась рядом с Енисеевым, когда тот послушно – нельзя же отказать! – двинулся вслед за Сашей.
За гигантскими деревьями, где расплывалось темное и шевелящееся, потрескивала земля, там шуршали, падая, комья. Из почвы медленно, но неудержимо выдвигались пористые цилиндры размером с цистерны. Верхушки тонули в темноте, а основание поднималось и поднималось, открывая нежно-белую мякоть, которая на глазах темнела и становилась бы вовсе неотличимой от ночи… если бы не легкое свечение самой ткани.
Саша сказала потрясенно:
– Когда я побежала звать вас, это… это было вдвое меньше!
– Грибы растут… как грибы, – ответил Енисеев. Он покосился на Цветкову, не зная, можно ли это считать каламбуром. – Саша, ты обнаружила главную кладовую будущего. Теоретики спорят: грибы – растения или животные, но экономисты уже знают, что с гектара говядины получается шестьдесят килограммов белка, рыбы – полтонны, а грибов – семьдесят тонн!
– Теоретики пусть спорят, – ответила Саша, косясь на него и Цветкову, – а вон Владлену Кимовичу вынь да положь семьдесят тонн. Желательно, чтобы сверх плана.
Хомяков вдруг сказал изменившимся голосом:
– Где такую гору хранить? Нам одного килограмма на сто лет хватит…
Он убито махнул рукой, забросил в рот капсулу и скрылся в темноте. Гигантские башни продолжали выдвигаться, раздувались, расталкивали влажную землю, но все трое смотрели не на них, а вслед Хомякову. Это действительно чудо: насытился!
– Нам с рассветом улетать, – сказала Цветкова практично. – Все равно не забрать. Пойдемте в лагерь, Евмудрий Владимирович.
Саша свирепо вклинилась между ними и, придерживая Енисеева за локоть, не упал бы по дороге ценный ученый, как-никак не десантник, сказала с жаром:
– Здесь отомрет хлебопекарная промышленность! Консервная, мясо-молочная… Не надо производить чудовищные комбайны, трактора. Сколько высвободится народу!
– А чем этот народ займется? – спросила Цветкова. Она пыталась втиснуться между Енисеевым и десантницей, но Саша маневра словно бы не поняла, и Цветкова перебежала на другую сторону, все равно пошла с Енисеевым рядом.
– Народу работа найдется, – твердо заявила Саша. – Человечество занимается всю жизнь добыванием корма. В селах пашут землю, а в городах куют им плуги – вот вся схема нашей цивилизации. Крохотнейшая часть населения занимается искусством, наукой, но и они вынужденно занимаются сельским хозяйством. Понятно: сколько стран голодает!
Цветкова зябко повела плечами. Огромные горы сочного мяса висели на стеблях, переползали дорогу, высовывались из нор и провожали двуногих крохотными глазками. Деревья лопаются от сладкого сока. В цветах сладко пахнут горы нежного нектара, колыхаются озера сиропа…
– На собирание? Как в пещерное время?
– Новый виток спирали! Освобождение от унизительного добывания куска хлеба. Интеллектуальный потенциал… новый рывок…
Цветкова снова зябко повела плечами. Это был уже не намек, требование, и Енисеев дружески обнял ее за плечи, признавая ее наконец, принимая. Цветкова тут же с готовностью положила голову ему на плечо и продолжала идти в этой неудобной позе.
Саша запнулась, ее глаза метнули молнию. Цветкова умиротворенно прижималась к мирмекологу. Ей, хрупкой и слабой женщине, конечно же, холодно, страшно. Он просто обязан укрыть и защитить… И Саша сдалась, остановилась. Ее крылья повисли до самой земли. Енисеев и Цветкова медленно пошли к лагерю. А так как Цветкова сбивала его с шага, то к лагерю, как заметила Саша, шли по длинной дуге. Огибая завалы, холмы, надолго скрываясь в темноте.
