– Ну, – пробормотал Енисеев. – Не вижу ничего ужасного в своей нетренированности.
– Нетренированности! Ты оказался крепче и опытнее нас с Дмитрием. Я изо всех сил старалась выглядеть сильнее, а ты меня всякий раз вытаскивал то из муравейника, то со дна моря, то из паутины! И даже не напрягался, вполсилы, попутно размышляя над проблемами мирмекологии… Ты был сильнее нас даже в нашем деле, вот что нас задело.
– Даже Дмитрия?
– Даже его. Но он прагматик, быстро признал твое превосходство, у него мужская логика. Как в волчьей стае, когда подчиняются вожаку. А у меня… у меня никакой логики. Ты был той крепостью, которую я пыталась брать штурмом, осадой, подкопами, но ты даже не заметил. А сейчас, когда я обессилела, когда сама решила сдаться в плен… ты тоже ничего не понял. Я и пленная тебе не нужна!
– Саша, – пробормотал Енисеев с неловкостью, – у тебя какая-то казарменная терминология. Штурм, осада, плен… Я никогда ни с кем не воюю.
– Ну да! Ты побеждал, даже не замечая. Супермен!
– Я? – изумился Енисеев.
Саша робко взглянула, ее глаза были жалобными.
– Ты и этого не замечаешь? Ты не замечаешь, что фактически Станцией управляешь ты? И не только Станцией! Когда ты добился переноса Станции в муравейник ксерксов, ты уже был негласным лидером. Это признали даже те, в Большом Мире. Даже Мазохин признавал, хотя не говорил вслух. Лишь Морозов сказал об этом откровенно.
– Саша, перестань, – взмолился Енисеев. – Я физически не способен управлять, повелевать, направлять… и… что там еще делает лидер?
– Енисеев, другие слабее! Но берутся. Однако когда встречают настоящего лидера, то все поджимают хвосты и молча уступают место за штурвалом.
– Саша…
– Ты за штурвалом. Признаешь это или не признаешь.
Она замолчала, ее большие глаза обшаривали его лицо. В радужных оболочках медленно угасали языки пламени горелки. Лицо ее было бледным, брови вздернуты.
Енисеев привлек ее к себе, погладил по голове.
– Ты извини… Если бы я знал, как-то бы подыграл. А я дурень, с нежностью, что тебя, наверное, бесило еще больше.
– Теперь уже не бесит, – сказала она быстрым шепотом. – Еще как не бесит! Если ты еще…
– Еще, – сказал он, смеясь. – Может быть, я потому и не замечал этой войны, что люблю тебя, Саша.
Она прижалась к нему, Енисеев с удивлением ощутил, что она меньше его ростом, хрупкая. Или это он выше, сильнее? И плечи у него, гм, на удивление. И вообще он спокойнее, даже флегматичнее других, скучнее лишь потому, что для него все шло мирно, спокойно. Никаких опасностей, приключений.
– Люби меня, – прошептала она. – Мне впервые спокойно защищенной. И я впервые ничего не хочу доказать.
Когда Енисеев перешел со смотровой площадки на капитанский мостик, там горбился Морозов, похожий на озябшую ворону.
– Я все это время собирал обрывки фактов, – сказал он невесело. – Анализировал, сопоставлял, прилаживал так и эдак… Ни черта не получается! Подозрение падает на всех поочередно. На кого больше, на кого меньше, но – на всех.
– А на кого больше? – спросил Енисеев.
– Увы, на Фетисову. Боюсь, что ее придется как-то изолировать.
– Сашу? – ужаснулся Енисеев. – Разве есть улики?
– Прямых нет, но косвенных – вагон и маленькая тележка. Честные люди, между прочим, сделали не меньше преступлений, чем негодяи. Савонарола, к примеру, ради торжества правды и справедливости уничтожил половину Флоренции! Его называли Иисусом Христом во плоти. Но Христос с топором в руках…
– Саша не способна на зло!
– Даже ради царства всеобщей справедливости? Люди, говорящие лозунгами, – самые страшные люди на свете. Для победы собственных идей без колебаний сожгут весь мир. Вы, Евзубий Владимирович, поколение новое, а я застал всякое… Боюсь идейных людей, очень боюсь.
– Фетисова из нового поколения. Она моложе меня.
– Саша не очень успевала на уроках истории. Что, если она принуждает нас остаться, образовать новую колонию?
– Но ведь за нами следят по радиосигналам?
– Радиосигналы уже прерывались. Даже с одной женщиной колония может быстро разрастись. Через сто лет на стоянке может жить тысяча человек, а через двести – миллион! У нас же не одна, две женщины.
Енисеев молчал, лихорадочно перебирая факты. Нежное лицо Саши, ее «сдача в плен», какие-то неудачи в прошлой жизни «там», надежды на новое «здесь»…
Морозов был мрачным, похудевшим. Енисеев с некоторым удивлением подумал, что Саша права. Он все чаще берет инициативу в свои руки. Вовсе не потому, что нравится быть лидером, – он ненавидит руководство. Но если никто другой не берется, а дело должно делаться…
