В комнату осторожно вошел Овсяненко. Его глаза с состраданием смотрели на поникших Дмитрия и Енисеева:
– Через две недели выдам ее вам. Сейчас извините…
Енисеев, выходя вслед за Дмитрием, внезапно подумал, что Саша впервые упомянула о том, что она женщина.
Через неделю бледная и чудовищно исхудавшая Саша уже лежала на широком ложе в своей комнате. Правая рука и туловище до пояса оставались в пластиковом гипсе, подбородок поддерживал жесткий корсет. Она неотрывно следила за Енисеевым, который почти бегал взад-вперед, терял равновесие при поворотах, натыкаясь на плотную стену воздуха.
Дмитрий сидел на столе, свесив ноги. Его глаза с братской любовью обшаривали измученное лицо напарницы.
– Прошу поддержать меня, – нервно говорил Енисеев. – Покажется диким, невероятным, но здесь много невероятного, к чему уже привыкли. Прошу вас обоих поддержать меня. Вы поймете, что это самый лучший выход… Станцию надо перенести в другое место! Эта стальная коробка абсолютно неприемлема для жизни. Здесь всем хана, крест.
Дмитрий возразил с неудовольствием:
– Почему? Здесь все блага цивилизации.
– Да, цивилизация за нас, лишь культура против… Ты слышал недавний термин: «застой», «застойные явления»?
Дмитрий покосился на Сашу, ответил сердито:
– Глупости! Когда вкалываешь, никаких застойных явлений не возникает. Весь выкладываешься в работе, сублимируешь жизненную энергию, добиваешься высоких результатов в труде и спорте… А также в науке.
– Эту допотопную теорию я знаю, – прервал Енисеев, – хотя как биолог мог бы объяснить на пальцах, даже ты все понял бы… Застой в том, что мы сами отрезаем себя от этого мира, противопоставляем себя ему. Стальная коробка, скафандры для выхода… Масса оружия! На чужой планете, что ли?
Дмитрий проговорил с ленцой, но взгляд был острым:
– Вижу, в твоем рукаве шевелится какая-то гадость. Давай выпускай. Сам знаешь, мы поймем, куда бы ты ни вел. Ты наш начальник, помнишь? А мы, как наполеоновская гвардия, бурчим, но идем.
– Вам тоже придется поработать, – сказал Енисеев несчастливо. – Я совсем не умею говорить с людьми!
– Я тоже не Цицерон. А ты, Сашка?
– Вас знают лучше. Вы здесь уже два года!
Енисеев произносил слова как можно четче, старался держаться во время разговора лицом к Саше, губами двигал вовсю, потому что Саша училась читать по губам.
Дмитрий сказал настороженно:
– Ты что-то говоришь не то. Что значит, абсолютно непригодна для жизни? Живем ведь. И работаем.
Енисеев развел руками:
– Ты прав, это я брякнул не то. Жить можно, но… Но это все равно что жить на больничной койке на искусственном питании. Под этим бронированным колпаком мы… в самом деле под колпаком. Ни шагу без контроля. Я понимаю, вы привыкли к дисциплине, контролю, но цивилизация развивается лучше всего тогда, когда над ней нет ни Мазохина, ни даже Морозова. И наука так развивается лучше. Искусство, литература…
Дмитрий смотрел непонимающе. Саша проговорила напряженным голосом:
– Что-то мне страшновато от таких слов.
Дмитрий резко повернулся в ее сторону:
– Укол?
– Вы что-то опасное задумали, Евисусий Владимирович. Верно?
Енисеев снова развел руками:
– Смотря с чьей точки зрения. Система Птоломея оказалась смертельно опасной для системы мироздания на трех китах! Но она же показалась устаревшей Копернику…
Дмитрий морщил лоб, глаза стали озадаченными. А Саша после паузы спросила совсем будничным голосом:
– Куда переселимся? В галл?
Енисеев бросил на нее быстрый взгляд. Ее лицо было спокойным. Она знала себя экспертом по оружию, а мирмеколог у них эксперт по животному миру растительных джунглей. Каждый отвечает за свой участок.
– Нет, – ответил Енисеев запинаясь. – Сперва я думал про галл. Там не очень надежно… Ведь пройдет год-два, перетаскивай оборудование в другой нарост? Надо выбирать место получше…
Он умолк, стараясь найти слова поубедительнее, но те ускользали. Дмитрий и Саша тоже люди, не милые сердцу муравьи, даже не смышленые термиты. Или осы-галикты…
Дмитрий не выдержал:
– Не тяни клеща за хвост! Куда переселяться?
