уточнил: – Превентивный, разумеется!
В ночной анабиоз продолжала впадать только группа особого назначения. Остальные «оставались людьми». К их чести, не из страха, не из предрассудков, а ради одержимой работы. От нормального сна урывали половину на ту же работу.
В одной из пещер устроили даже конференц-зал, какой был на Станции. Однажды Енисеев забрел туда, удивился запустению. Пыль, мелкие стружки, на стене огромный экран, с помощью которого жители Малого Мира могли знать все, что происходит в мире обычном…
На экране тяжело и мучительно медленно двигалась мускулистая женщина, подпрыгивала, едва-едва отрываясь от пола. Вокруг нее передвигался налитый упругим мясом мужчина. В редкие секунды он, багровея от усилий, приподнимал женщину на руки, однажды сумел вскинуть над головой. На сверхтяжелой планете шла отчаянная борьба с чудовищной гравитацией, кинетикой огромных тел. Гиганты отчаянно боролись, умело, даже артистично координировали усилия множества удаленных друг от друга групп мышц…
Енисеев поспешно переключил на другой канал. В спортивном зале квадратный человек под бурю оваций, разрывая связки, сумел вскинуть над головой штангу, едва превышающую его вес… В соседнем зале награждали золотой медалью прыгуна, хотя тот взял высоту всего в два собственных роста…
Нефтяной кризис, голод в Африке, хирургия на марше… По зеленому полю, едва не разваливаясь от собственной тяжести, двигается комбайн. Подминая леса трав, вдавливая в землю, он с каждым взмахом вертушки скашивал столько, что здесь хватило бы для прокорма конных полчищ Аттилы, Чингисхана и Первой конной Буденного, вместе взятых. Нелепо двигалась жатка, с грохотом падал в бункер тяжелый поток зерна… Огромные нелепые потери, зверское оскорбление земли, матери-природы… Идет передача с далекой чужой планеты?
Енисеев отвел глаза. Этого боится Мазохин? Не потому ли старается держать сотрудников под стальным колпаком? Не сегодня, так завтра вырастут новые пророки. Дескать, люди Большого Мира – тупиковая ветвь, вроде неандертальцев. А мы, дескать, избранные, нам все должны уступить дорогу. От этой посылки можно поплясать, причем доплясаться очень далеко. Где те трезвые головы, что увидят золотую середину между полным неприятием, некритическими восторгами и чрезмерными надеждами на полное решение всех проблем? Они есть, спор не в нашей традиции, никак не научимся, норовим сразу в рыло. Мол, сие самый весомый довод. Мазохин так и делает, даже если сам этого не понимает. А может, и понимает, у администраторов чутье на все, что можно запретить.
В конференц-зал с грохотом ворвался Дмитрий.
Он сделал тройное сальто, повис, как летучая мышь, вниз головой на потолке.
– Енисеев! Брось, по субботам здесь обзор наших новостей и достижений. Только тогда народец сползается, да и то как мухи после мороза. Это интереснее: кто что открыл, изобрел, добился, предполагает… Фехтуют гипотезами. Ты лучше дай нам задание!
– Кому нам?
– Мне и Сашке.
– А разве она…
– Не орлица вроде Гризодубовой, но рвется в бой. Пока лежала в коконе, развивала идеи… всякие, странные. Как обследовать, как жить, что делать потом…
– Она поднимается?
– Ты с дуба рухнул? Уже ходит. Честно говоря, я сразу не поверил насчет вечной постели. У Сашки не то что позвоночник срастется, у нее… я даже не знаю! Мы с ней двужильные. А жизней у нее так и вовсе девять. Как у кошки.
– Уже не девять, – обронил Енисеев.
– Что?
– Я говорю, несколько жизней уже истратила.
– Ох, черт…
Его рука поднялась к затылку. Енисеев смолчал. Пока люди заняты, на звезды головы не поднимают. Саша посидела без дела, начала размышлять о будущем, перспективах. Но если размышляет даже десантница, то какие идеи придут в голову высоколобым, если оторвутся от поглощающей работы?
На поверхности пня воздух был свежим и острым, как бритва. Древесина еще держала влагу, раздутая и сонная, глубокие трещины появятся ближе к полудню, когда жаркие лучи высушат, нагреют.
К ним подбежала, сильно прихрамывая, Саша. Она была в коротких шортах, что не открывали на обозрение жуткие сизые шрамы, от плеч до бедер в пластиковом корсете, правая рука оставалась внутри этой тюрьмы, но Саша из кожи вон лезла, доказывая, что ее левая рука работает за обе. Она оставалась бледной, как личинка майского жука, и худой, как стремянка, но Овсяненко все равно потрясенно разводил руками. Выздоровление, возвращение в строй не укладывалось ни в какие рамки традиционной медицины!
Енисеев набрал воздуха полную грудь, задержал дыхание. Взгляд его стал отстраненным. Наконец после долгого выдоха коротко велел:
– Ах да, пора! Наденьте скафандры.
– Что? – не понял Дмитрий.
– Ска-фан-дры, – четко повторил Енисеев. – Ты не поменялся с Сашей ушами?
– Да нет вроде, – ответил Дмитрий, он потрогал уши, подозрительно посмотрел на Сашу. – Просто ты велел скафандры забросить…
– Все хорошо в меру. В скафандрах чуть ли не спать ложились! Давайте без перегибов. Даже если понадобится выровнять… Да, я наломал дров. Признаю.
Дмитрий мигом метнулся ко входу, стукнул в широкий лоб ксеркса. Тот отступил, открывая черный тоннель. Едва Дмитрий протиснулся, снова вход был перекрыт плоской головой серого цвета, неотличимой
