от поверхности пня. Даже Енисеев иной раз ошибался, проходил мимо, не замечая грани между деревянной стеной и головой часового, но Дмитрий не ошибся ни разу. Да и ксерксы, казалось, открывали ему дорогу сразу. В крайнем случае он делал двусмысленный жест, один из двух десятков рекомендуемых Енисеевым, но переиначенный на свой лад, однако часовые понимали, живо шевелили сяжками. Иногда Дмитрий ржал, уверяя, что муравьи рассказывают ему солдатские анекдоты, но повторить не может по цензурным соображениям.
Дмитрий вернулся с двумя комбинезонами. Один бросил Енисееву, в другой быстро влез сам, а на Сашу натянул нечто непомерно объемное, куда поместились и толстый корсет, и рука в пластмассовом гипсе. Оказалось: подогнано так, что Енисеев только удивленно покрутил головой. Возможно, в могучем теле десантника умер великий портной, а то и знатный модельер.
– Хорошо, что опять вместе, – проговорил Дмитрий, критически осматривая Сашу. – У Мазохина и мазохинцев только «подай» да «принеси».
Саша молчала. Ее подбородок по-прежнему был вскинут вызывающе, но когда подпирает корсет, то поди определи истинный уровень высокомерия…
Короткий тоннель вывел наружу под синее небо, чистое от облаков, судя по цвету. Дмитрий и Саша привычно разошлись в стороны, бластеры с угрозой смотрят в стороны, хотя к жилищу грозных ксерксов не решаются приблизиться самые опасные хищники Мегамира.
Енисеев остановился у самого края. От его ног стена отвесно уходила вниз, вокруг пня на сотни шагов голо, вытоптано. Даже крупные камни убраны, а дальше без перехода поднимается высокая мрачная стена трав. Некоторые вершинами выше, чем пень, но все держатся на расстоянии, ни одно растение не переступает невидимую границу.
От пня тянулись три ясно различимые магистрали. Две не только утоптаны, но даже вдавлены, словно по ним столетиями маршировали железные римские легионы. Третья – помоложе, новее. Сверху хорошо видно было, как по ней эти красно-коричневые чудовища точно так же тащат добычу волоком, несут в жвалах, бегут с раздутыми от меда брюшками.
Енисеев прыгнул, растопырил руки и ноги, как парашютист при затяжном прыжке. Остатки страха требовали сжаться в комок, выставить ноги, но Енисеев заставил себя шлепнуться плашмя, брюхом. Его подбросило, он сделал сальто, очень точно встал на ноги.
– Уже теплее, – покровительственно сказала Саша. Она очень красиво, несмотря на жесткий корсет, приземлилась рядом. – Еще малость, и можно брать к нам в десантники.
– Благодарю за высокую честь, – пробормотал Енисеев. – Я так потрясен, что не нахожу слов… Но из врожденной скромности уж домучаюсь доктором наук на должности завкафедрой.
С другой стороны упал на ноги Дмитрий, даже не качнулся.
– Размечтался, – буркнул он насмешливо.
Холодок пробежал по спине Енисеева. Морозов предупреждал, что пока что эта дорога – в один конец. Вышибать лишние клетки, как он сказал, научились, а вот восстанавливать…
Стараясь стряхнуть недоброе предчувствие, он велел:
– Снимите мне во-о-он ту гусеницу!
Оказалось, что просьбу «снимите» можно понять иначе, чем он всегда думал. Оба героя-десантника взметнулись кверху, и бедная гусеница упала с листа. С рассеченной головой. Она еще дергалась, и по тому, как ее схватили Дмитрий и Саша, Енисеев понял, что, будь у нее лапки подлиннее, наверняка бы ее доставили к нему с наручниками на завернутых за спину лапках.
– Ну, круть, – проговорил Енисеев. – Ну, герои…
– Что-то не так?
– Да ладно, так…
Он торопливо привязал поперек гладкого туловища нить, поднял руку. Дмитрий взлетел на стебель, закрепил нить с гусеницей прямо над муравьиной тропой.
От пня по тропке деловито бежал ксеркс. Солнце блестело на обтекаемых, как крылья спортивного автомобиля, боках, искрилось в омматидиях глаз. Внезапно его сяжки пошли вверх, членики затрепетали. С двух десятков шагов он помчался шестилапой рысью. Затем галопом. Гусеница свисала тонкокожая, без отвратительных жестких волосков, которых муравьи не любят, сочная, молодая, раскормленная…
Под приманкой ксеркс затормозил, встал на цыпочки. Его сяжки поднялись, щупали воздух. Верхние членики почти касались лакомства.
– Это же невыполнимо, – крикнул Дмитрий наконец. Он азартно бегал вокруг ксеркса, падал, сам невольно привставал на цыпочки, когда муравей тянулся к гусенице. – У него ни крыльев, ни щупальцев! Я бы тоже не достал.
Саша повернулась к Енисееву, глаза смотрели требовательно. Он вынужденно дал справку:
– Шимпанзе достает подвешенный банан двумя способами: палкой либо ставит один на другой кубики.
Дмитрий отвернулся к муравью. Саша со злорадством похлопала его по плечу:
– Ясно? Двумя способами.
Уже с полдюжины муравьев суетились под извивающейся гусеницей. Самые крупные дотрагивались кончиками сяжек, бегали в исступлении вокруг, сшибались с такими же энтузиастами, охваченными единым трудовым порывом.
Один, перелезая через других соискателей, едва не тяпнул гусеницу жвалами, но пирамида раздвинулась, он слетел кубарем, так и не заметив решения шимпанзиной проблемы.
Дмитрий выкрикнул пораженно:
– Они глупее шимпанзе?.. Никогда бы не подумал! С виду-то, с виду, а? Все блестят и сверкают. Куда там паршивой обезьяне…
