широкой полоской отпугивающего запаха. Фуражиры, что возвращались в муравейник, скисли, остановились, некоторые запаниковали, стали оглядываться, выворачивать шеи, словно ждали помощи… Наконец на тропе появился некрупный и ничем не примечательный фуражир. Напоровшись на невидимую стену, точно так же остановился, ощупал сяжками воздух, а потом решительно перебежал через запретную полосу, удвоил скорость на уже знакомой дороге. Остальные, как овцы, обрадованно понеслись следом.
– А вон того муравья, – вдруг сказала Саша настойчиво, в ее голосе появилась мстительная нотка, – предлагаю назвать Димой. Я его давно заметила, но надо же как-то выделить? Муравей вполне положительный. На аппетит не жалуется, порочащих сведений о нем нет… По крайней мере, еще не собрано. Храбрец. С интеллектом не очень, но разве это порок? Скорее достоинство. Мазохин же преуспевает!
Дмитрий заорал, протестуя, но Енисеев с уверенной властностью клички утвердил. Саша к тому же забросила насчет дефицита юмора, и Дмитрий смирился, хотя остаток дня дулся на обоих.
Дня через два песчинки под корытом чуть сдвинули. Муравьи, привыкшие делать по два-три рейда за сиропом, растерялись, снова закружились, сшибаясь лбами.
Дмитрий оставил гусеницу без присмотра, пошел сочувствовать Саше. Ксерксы раздраженно бегали под кормушкой, наступали на глыбы кварца. Тут же топтался могучий Дима, которого Дмитрий все чаще честил за несообразительность. Он все больше находил достоинств в неторопливом, крепко сбитом ксерксе, уже ожидая от него чуть ли не решения дифференциальных уравнений, которые, кстати говоря, сам решать не умел.
Когда он помог Саше восстановить пирамиду на прежнем месте, их тут же отпихнул реактивный и сообразительный, быстро вскарабкался, напузырился сиропом. Подбежали другие, а положительный и не имеющий порочащих связей наполнился медом только пятым.
Снова и снова разрушали пирамиду, тут же на глазах суетящихся фуражиров восстанавливали. Где-то на сороковой попытке именно муравей Сашка взял жвалами глыбу кварца, пронес пару шагов и уронил в основные насыпи. На этом его помощь кончилась, раздосадованные испытатели не могли понять обалдевшего Енисеева.
– Да вы поймите… – шептал Енисеев внезапно пересохшими губами, – это же похоже на сознательный акт! Нет, надо сотни раз проверить. Мог сработать инстинкт. Мог случайно…
– А если не случайно?
– Тогда это переворот. Эпохально!
Дмитрий скривился, словно вместо сиропа хлебнул муравьиной кислоты:
– Тоже мне переворот! Пойду лучше к гусенице. Мой тезка раньше меня сообразил, где интереснее.
Он побежал за шестиногим Димой, к которому чувствовал симпатию. Саша повернулась к Енисееву, поинтересовалась нейтральным голосом:
– Это в самом деле важно?
– Если получилось не случайно, – ответил Енисеев осторожно. Он в последнее время чувствовал себя стесненно с бравой десантницей, отводил глаза, непривычно тщательно подбирал слова. – Пусть не такой интеллект, как у шимпанзе, но все-таки такой уровень обучаемости… Правда, еще никто не проводил здесь опыты.
Саша сказала с готовностью:
– Евпечий Владимирович, вы не стесняйтесь, командуйте нами. Мы с Дмитрием двужильные, потянем.
Енисеев отвел глаза от страшных шрамов на ее ногах, правой руке, сказал потухшим голосом:
– Ничего особенного делать не надо. Пока что станьте активными муравьями.
– Это как?
– Не мешает походить с ними на охоту. Но только надо успевать все делать чуточку раньше, чтобы остальные привыкли к вашей активной роли. И чтобы начали вам подражать.
– Все сделаем!
На Станцию Дмитрий и Саша являлись к ночи. Утром исчезали раньше, чем к Енисееву возвращалось сознание. Два-три раза в день они ходили с колоннами ксерксов на охоту, затем Дмитрий продолжал обучать муравья Диму доставать гусеницу, а нетерпеливая Саша, покинув на время кормушку, убегала в центральную пещеру, где находились глубоко под землей камеры кампонотусов.
Муравьи стояли там плотной кучей, головами к центру. Никто не шевелился, даже сяжки почти не двигались. Здесь собралось около пяти сотен, и так они заседали, вернее, застаивали на своем вече уже третьи сутки. Запах не менялся, сяжками не переговаривались… Обмениваются мыслями телепатически? Но Енисеев начинает дергаться при одном упоминании о телепатии. Может быть, он не прав, но Енисеев – начальник. Надо, чтобы даже их мысли шли с его мыслями в ногу… Да и вообще приятно, когда твои мысли идут вместе с его мыслями. Даже чуть-чуть следом.
На третьи сутки в глубины муравейника спустился Енисеев, отыскал Сашу за наблюдениями.
– Как дела?
Саша висела, растопырившись, на потолке. Муравьи совсем застыли, в призрачном слабом свете от плесени и гниющей древесины походили на окаменевших чудовищ. Лицо девушки в том же слабом свете было бледным, глаза казались темными провалами.
– Я уже близка к разгадке… – прошептала она. – Остался шажок…
– Не ты одна, – утешил ее Енисеев. – Аристотель был уже на полшажка, Карл Линней, Ниландер, Рузский, Чашечников… Там Забелин вызвался тебя сменить.
– Забелин?
– Да. Товарищ начинает интересоваться не только лазерами. А ты займись наверху, а то Дмитрий вырвался на полкорпуса вперед.
