В зеленых глазах калики все еще стояло недоумение.
– А зачем?
Томас подумал, двинул железными плечами:
– Чтобы отвыкли. А то притерпятся! Человек ко всему привыкает. А после Троицы опять в огонь, тогда- то и начнутся вопли…
Он злорадно засмеялся, потер ладони. Правда, оставалась жалость, что не узрит Гудвина, тот явно тут сидит, больно паленым пахло, но все равно приятно, что столько народу здесь, а другие грешники еще и расширяют геенну, пополнение ожидается. Больно милосердным Господь кажется иной раз, если послушать монахов, но если смотреть отсюда, то как раз такой, какой надобен белому свету.
– А-а-а-а, – наконец понял Олег, – перенесли с субботы на четверг!
– Что перенесли?
– В иудейском аду от мук освобождают по субботам, – объяснил калика, – у них по субботам нельзя ничего делать, а в этом филиале… правила меняют применительно к местным условиям…
Томас на всякий случай насупил брови, чувствовал непочтение, калика слишком часто упирает на то, что их ад, как и рай, всего лишь выплески из иудейских. Колонии, так сказать.
Он заметил, что Олег хмурится, сдвигает брови. В зеленых глазах тревога стала заметнее. Он то посматривал на небо, багровое, как подвешенная туша в мясной лавке, то вытягивал руку, щупал раскаленный воздух. Томас спросил с самодовольством владетельного государя:
– Что-то не так с геенной?
– Да этот ветер, – сказал Олег с досадливым недоумением. – Черт, ничего не пойму!
– Да что не так?
– Не в ту сторону, – ответил калика зло.
Томас повертел головой.
– Ты даже знаешь, – сказал он саркастически, – откуда ветер дует в аду?
– Я знаю, – огрызнулся Олег, – как дует при пожаре! Горячий воздух поднимается вверх, а при этой жаре должна быть такая могучая тяга… всякого бы в радиусе версты вместе с холодным воздухом заносило бы в геенну. Вместе с чертями.
– А потом возгоняло наверх? – спросил Томас. – Наверное, чтобы даже так грешники не сбежали. Но тебе-то что? Это их нечестивое колдовство.
Олег смотрел в геенну мрачно, даже огненные отблески лишь делали его мрачнее. Голос тоже был тяжелым и темным, как ночь в пещере:
– Легко все объяснять колдовством. Или неисповедимостью путей вашего бога. Но здесь, боюсь, в самом деле без магии не обошлось. Понимаешь, Томас, я уже тут пробовал… Но моя магия здесь не действует, это точно. Придется идти по-людски. Где зайчиками, где лихими лисками, где волчиками, а где и муравьями проползать в щелочки…
Томас сказал, стараясь придать голосу мужественную нотку, хотя от мрачного предчувствия внизу живота начали замерзать внутренности:
– Зайчиками, лисками… Это по-людски?
– Все по-людски. Даже по-рыцарски, и то уже по-людски. Хотя скажи кому, что по-рыцарски и по-людски будет в чем-то совпадать… гм… А вообще-то нам повезло…
– В чем?
– А что выходной. У всех пьяные рожи, вилы побросали…
– Вилы?
– Трезубцы, – перевел Олег. – Никакой тебе охраны. Разболтались, нет опасности, нет противников. Только жалкие грешники. Если не шуметь, то сумеем прошмыгнуть у них под носом.
Томас сердито стискивал зубы. Это в первый год войны в Сарацинии пытался везде идти под зов боевого рога, с опущенным забралом и надежным копьем в недрогнувшей руке. Таких было много, их кости и сейчас белеют в жарких песках. А он выжил, ибо в Британии воевал по-британски, а в Сарацинии – по- сарацински. Здесь, правда, не Сарациния, но кто сказал, что он не способен учиться воинскому искусству еще и еще? Это не книги, при виде которых скулы сворачивает зевотой.
Олег уже двинулся потихоньку, пригибаясь и надолго замирая за камнями. Томас дважды спотыкался так, что железный лязг сотрясал воздух как призыв к битве, а однажды запнулся за соринку, пытался удержаться, бежал, сильно наклонившись вперед, с разбегу налетел на стену, грянулся, как камень из мощной баллисты в склад с побитыми железными доспехами, зазвенело так, что Олег скривился и зажал уши, а Томас, еще и отброшенный ударом, рухнул на спину, покатился, гремя, как сцепившиеся колесами боевые тараны.
Олег изготовился к бою, но со стороны чертей слышались только пьяные выкрики. Осторожно выглянул, в глазах недоверие, медленно выдохнул:
– Ну, Томас, тебя в самом деле хранит Пресвятая.
Томас разбросал руки и ноги, остановив падение, прохрипел, все еще ничего не видя, кроме вспышек в глазах:
– Я знаю.
– Уши заплевала тем дурням. Совсем глухие, вороны!.. Правда, мы уже далеко, могли в самом деле не услышать. Да еще когда вон тот пьяный кабан орет погромче, это они так поют… Вон тот, у которого доспех, как у тебя, даже герб похожий, только хвостик льва не в ту сторону…
