– От меня забрал, – Прасковья повернула голову и с неожиданной твердостью взглянула ему в глаза. – Дал тебе зазнобу. Да такую, что от себя ты ни на час ее не отпускал, днем и ночью не расставался.
– Это ты про Алсу? – не сразу и сообразил Андрей. – Да ведь неправда это! Никто она мне, просто невольница.
– Почему же при себе держал постоянно, в людскую не отправил?
– Так я же в гостях был!
– Не отправил в людскую почему? – Прасковья, неожиданно оказавшаяся твердой и цепкой сверлила его глазами. – Вот видишь, боярин. И молвить тебе нечего.
Она отвернула голову и тут же обмякла.
– Нет никакой татарки, милая моя, – улыбнулся Андрей. – Нету. В Москве я ее оставил. Краше тебя все равно никого в этом мире нет. А еще по дороге домой я с Ильей Федотовичем говорил. О том же и говорил. Что люба ты мне, и замуж хочу взять.
– Правда? – голос девушки задрожал. Она снова повернулась к нему, в глазах сверкнули слезы. Прасковья протянула руку и коснулась его щеки. Хотя девушка и стояла в одной груботканной рясе, но ладошка оказалась неожиданно теплой.
– Правда.
– Нельзя! – резко развернулась девушка.
– Но почему?! – успел Матях ухватить ее за рукав.
– Нельзя. Батюшка мой умер, сестра в неволе мается, а я здесь в счастии проживать стану? Нельзя этого, неправильно! Пусти!
Оно вырвала одежду, немного отбежала, резко остановилась, оглянулась. Потом вернулась назад:
– Вот, возьми… – она достала из широкого рукава жемчужную сеточку и протянула Андрею. – Возьми, твоя она.
– Нет, – покачал головой Матях. – Твоя. Тебе подарена. От чистого сердца. Пусть у тебя и остается.
– Спасибо, боярин Андрей… – белица спрятала подарок обратно.
– Прасковья…
– Нет, не нужно! – испуганно вскинула руку девушка. – Не говори ничего, не мучай меня. Не рань душу… – Прасковья осенила боярского сына широким крестом: – Благослови тебя Господь! Прощай.
Она развернулась и побежала прочь.
Если Матях не загнал на обратной дороге коней – так только потому, что расстояние было не очень велико, а привычка менять основного скакуна на заводного, едва первый начинает задыхаться, успела войти ему в плоть и кровь. На этот раз у ворот его встретил Фрол, принял коней, тщательно отер их пучком соломы:
– Устали, бедные. Ну да ничего, зима долгая, работы мало. Отдохнете. Кстати, боярин, а сруб-то часовни Умиловской я уже поднял. Осталось только под крышу подвести. Тоже к весне управлюсь.
– Молодец, – буркнул Андрей и ушел в дом.
Вот так, одно к одному. По весне ярыга с семьей, похоже, свалят. Дом останется пустым, за скотиной смотреть станет некому, по хозяйству тоже. Варвара прячется, на глаза не появляется. Только потому и известно, что не пропала с деревни – так это снедь, что от нее постоянно приносят. Получается, хотел он здесь развернуться, лесопилку поставить, мастерскую какую-нибудь, в которой его опыт человека из будущего пригодится, а в итоге – даже то, что раньше имелось, и то разваливается.
Матях прихватил лук, колчан, лисий хвост и отправился на улицу.
– Боярин Андрей! – Ефрем на взмыленном коне появился на дороге в тот самый миг, когда хозяин дома вышел на крыльцо. – Боярин, седлай коней! Илья Федотович тебя зовет! Государь волость вятскую исполчает, в поход идем. Война!
И от этого жутковатого слова боярский сын Андрей Беспамятный к своему собственному изумлению испытал огромное облегчение. Проблемы с Прасковьей, хозяйством, ярыгой, Варей и прочая ерунда мгновенно укатились куда-то далеко на задний план, на них можно больше не обращать никакого внимания. Конь, бердыш, да переметная сума – вот все его отныне заботы. А все остальное…
Вернемся – тогда и будем посмотреть.
Зимний путь для любого пешего и конного похож на летний не больше, нежели июньская жара на крещенские морозы. Все тропы, тракты, проезды покрывает толстый слой рыхлого, мягкого, невесомого – но совершенно непроходимого снега, что в полях местами скрывает человека по пояс, а в лесах, меж поскрипывающими на ветру деревьями, и вовсе по грудь. Пару раз снегопад нагрянул, и коли между ними пара саней по дороге не прошла – все, до весны о ней можно забыть напрочь.
Зато реки и ручьи, что раньше разве свежей водой радовали, а чаще – заставляли давать изрядные круги в поисках брода, теперь превращались в дороги прочные, ровные, без ям и косогоров, тянущиеся едва ли не к каждой деревне, али выселкам. Снегов глубоких на льдах не бывает – ветер с ровной поверхности все под крутые берега, да к густым зарослям сносит, о мостах и гатях заботиться не нужно. Иди, да иди. Да только мест темных берегись – там, гляди, и промоина случиться может.
Вот и Илья Федотович в этот раз проторил дорожку мимо рощи, да через засеянное озимыми поле токмо до Еранки – там полусотенный отряд кованой рати свернул вниз по течению и пошел, пошел широкой походной рысью. Первыми, разбивая целину, двигались четверо воинов. Хотя наст и не превышал глубины чуть выше колена, однако же их коням было тяжелее прочих, а потому каждые две-три версты они сменялись на тех, кто шел позади – и в этой планомерной замене не делалось исключения ни для кого, даже для боярина Умильного и Андрея. По уже весьма рыхлому, частично раскиданному копытами, частично втоптанному в лед снегу полз обоз из пятнадцати саней, треть которых была загружена сеном, а остальные – воинскими припасами; снаряжением и оружием. Последними трусили налегке заводные лошади, по две для
