выиграть минут двадцать, тридцать – а потом можно хоть во все стороны разбегаться, задача будет выполнена.
– Ну, мужики, – оглянулся Андрей, приподнявшись на стременах. – Не посрамим земли русской! За мной!!!
Он пнул пятками вороного скакуна, посылая его в стремительный галоп, а сам полуповернулся назад, отстегнул застежки саадака, вытянул лук, открыл крышку колчана. Сдернул зубами рукавицы и сунул их в сумку.
Теперь, когда степняки и русские витязи мчались друг на друга, расстояние сокращалось с такой стремительностью, словно ехали они не на лошадях, а на болидах формулы один. Всего несколько минут – и они уже в полукилометре друг от друга. Боярский сын начал поворачивать коня влево, скача уже не на врага, а вдоль сплошной стены воинов, выпустил пару стрел – бить под правую руку оказалось несподручно, но минутой спустя небольшой русский полк развернулся к татарам крупами коней и начал метать тяжелые каленые стрелы за спину, знаменитым скифским выстрелом, оказавшимся вдобавок и чрезвычайно удобным в исполнении.
С трехсот метров Андрей уже давно белке в хвост попадал, а потому, выпуская стрелы, с удовольствием видел, как то один ногайский всадник улетает через голову подраненной лошади, то другой опрокидывается на спину, широко раскинув руки. Правда, среди русских тоже начали слетать вместе с лошадьми в снег закованные в доспехи всадники. Но зато татары мчались изо всех сил за небольшим отважным полком, и мчались не к воинскому обозу, и не к лагерю, а вперед, к пустынному Уралу.
Шкура лошади на глазах покрывалась влагой, из-под упряжи начала выступать бела пена.
– Ну же, родимая, выноси, – прошептал Андрей, понимая, что в настоящий момент его жизнь зависит только от выносливости скакуна, и не от чего более. Он сунул руку в колчан, и обнаружил, что тот пуст.
«Это сколько же мы их гоняем? – с тревогой подумал он. – Час? Минуту?».
Однако полк пора было спасать. У ногайцев стрелы еще оставались, но стреляли они лениво, никто из русских сотен пока не падал. Правда, расстояние между преследователями и преследуемыми потихоньку сокращалось.
Андрей опять начал забирать левее, морщась от бьющего в лицо студеного ветра. Взгорок, сугроб за ним, новый взгорок – и впереди открылась ровная поверхность реки.
– Выбрались!
Лагерь он теперь тоже видел: стрельцы успели поднять гуляй-город вертикально и теперь выглядывали через бойницы. Стояли щиты не вплотную, между ними оставались свободные промежутки метра в полтора.
«А ведь мы между щитами проскочим! – неожиданно быстро сообразил Матях. – Шасть, и мы внутри. Всего пара километров…»
Вороной уже заходился страшным предсмертным хрипом, но продолжал скакать.
– Ну же, еще чуть-чуть! – копыта били в лед, высекая белую крошку, изо рта лошади капала кровавая пена. – Господи, вынеси! Отборного овса лично принесу!
Наконец скакун взвился в последнем прыжке, перемахивая стоящую за щелью телегу, пробежал еще полсотни шагов и остановился, широко расставив ноги и странно покачиваясь. Все!
Матях спрыгнул на землю, отпустил подпруги, торопливо скинул седло, оставив только потник – чтобы лишний раз коня не студить – снял уздечку. И только после этого повернулся к полю брани.
Оттуда послышался дружный, убийственный в своем грохоте залп. Но вот что происходило – весь вид заслоняли собой сотни приведенных им в лагерь всадников, что спешивались и оглаживали спасительниц- лошадей. А когда Андрей протиснулся к щитам гуляй-города, дело практически закончилось: уплывали в небо белые хлопья дыма, билось в предсмертных судорогах перед лагерем несколько сотен коней, калеча ударами копыт еще живых, шевелящихся людей; расползалось во все стороны, растапливая снег, красное пятно. Уцелевшие татары скакали прочь и осаживали коней только метрах в шестистах. В воздухе зашелестели стрелы. Стрельцы, опасливо втягивая головы в плечи, стали прижиматься к своим щитам – двадцатисантиметровые бревна легкому снаряду на излете не пробить, за ними безопасно. А вот многие бояре, не особо боящиеся ранений в своих доспехах, тоже взялись за луки, ответно обстреливая татар.
Андрей наклонился, зачерпнул потоптанный десятками копыт и сапог, но почему-то все еще белый снег, отер им лицо. Словно по команде, послышались гортанные выкрики, татарская лава опять понеслась на гуляй-город. Стрелы застучали часто, как крупные капли при начале проливного дождя. Одна из них даже звякнула Матяху по шлему, но вреда не причинила – чиркнула и вонзилась в днище ближних саней.
Ногайцы приближались – пятьсот метров, четыреста. Они попрятали луки и опустили копья – триста метров, двести.
В руках стрельцов загрохотали пищали. Стало видно, как падают лошади, как вылетают из седел всадники. И опять все быстро заволокло дымом. А когда тот рассеялся – татары стояли на прежних позициях, а количество тел перед гуляй-городом заметно возросло.
Андрей увидел лежащего навзничь стрельца, из бороды которого, чуть ниже подбородка, торчало белое оперение стрелы. Пищаль валялась рядом, путаясь у остальных под ногами. Матях подобрал оружие, торопливо осмотрел. Самопал, как самопал. Вот только отверстие для поджига сбоку, да специальный механизм имеется, который при нажатии на кнопку сбоку приклада опускает тлеющий в замке фитиль на полку с порохом.
Боярский сын скинул берендейку[133] с плеча павшего воина, открыл. Там лежало два десятка крохотных березовых туесков. Открыл один и обнаружил внутри гранулированный порох[134].
– Сейчас, разберемся… – вытянув шомпол из-под ствола, Матях высыпал порох в ствол, пихнул сверху кожаный пыж, хорошенько прибил заряд, принялся рыться в поисках пули. Свинцовых шариков, близких к калибру в двадцать пять миллиметров, не нашлось, зато обнаружились тяжелые туески с картечинами диаметром миллиметров в девять[135]. Боярский сын сыпанул их в ствол, мысленно прикинув, что в заряде таких не меньше пятнадцати штук. Получалось, что два выстрела из пищали – это все равно, что полный магазин из «Калаша» выпустить. Впрочем, еще неизвестно, что лучше. За то время, пока пули вылетают одна за другой, конница два раза дистанцию прямого выстрела промчится. А здесь: один раз жахнул – бери бердыш и иди, ищи уцелевших.
