– Тогда баню мне истопите, вечером помоюсь, – распорядился Матях. – Ужин, надеюсь, и так сделаете. А я пока по окрестностям пройдусь, осмотрюсь все же немного.
Глава 11
Барин в бане
Умильный не обманул – лес вдоль реки стоял крепкий, сосновый, пахнущий сухим мхом и покрякивающий на ветру стройными вековыми стволами. От границы поля до воды было около километра, так что особо опасаться за бор не стоило: деревня в семь дворов не способна разорить такие заросли ни на дрова, ни на хозяйственные постройки даже если очень постарается. Лумпун оказался вполне приличной речушкой: метров пять шириной, с прозрачной водой и песчаным дном, над которым шастала рыбья мелочь. Андрею сразу захотелось на рыбалку – но он даже не представлял, имелись ли в шестнадцатом веке такие простые вещи, как леска или рыболовный крючок? Хотя – крючок всегда у кузнеца заказать можно, а вместо лески – тонкую бечеву использовать. Грузило добыть можно точно – раз пищали есть, должен быть и свинец.
Старательно отворачиваясь от моховиков и маслят – что он тут с ними делать станет? – Матях прошел пару километров вдоль берега, потом отвернул назад к деревне, остановился на краю желтого поля ржи.
– Мое поместье! – торжественно произнес он и прислушался к происходящему в душе.
Ничего. Как чувствовал себя двадцатилетним сержантом-срочником, так и остался. Хотелось домой. Обнять маму, подпоить и потискать Верку из квартиры напротив, погонять «Формулу 1» на компьютере, завалиться в ночной клуб. Дать в лоб какому-нибудь лоху, вообразившему себя крутым Рэмбо. В душе постоянно сохранялось такое чувство, что до приказа осталось всего полгода. Вот-вот служба закончится – и тук-тук, замелькают елочки за окнами скорого поезда.
Андрей тряхнул головой, двинулся вдоль поля до ближайшей межи и повернул к Порезу. Он и так часов пять погулял. Конец лета на дворе. Скоро стемнеет.
Правда, время сержант рассчитал все-таки плохо, и когда дошел до дома, то действительно начало смеркаться.
– Батюшка! – разглядела его с крыльца Лукерья. – Мы ужо затревожились. Варька баню стопила, как велено, свечи жжет. Как тебя по отчеству величать, боярин?
В первый миг Андрей удивился, что женщина чуть не в полтора раза старше его собирается обращаться по имени-отчеству, собрался было отмахнутся – но вовремя спохватился. Все-таки не просто сосед он здесь, а боярин. Хозяин. И Лукерья, кстати, его рабыня, как это не странно звучит. Боярин Умильный подарил.
Именно по имени боярина он отчество и выбрал:
– Андрей Ильич! – В случае чего всегда можно сказать, что не вспомнил отца своего, а в честь спасителя своего назвался.
– Так ступал бы париться, Андрей Ильич. Справы на тебе никакой, а вода остывает.
– Где?
– Так, за домом, батюшка. Промеж яблонь, дабы, не дай Бог, пожар, так на дом бы не перекинулось…
Оказалось, что баню с дороги не видать из-за дома, заслонявшего ее вместе со всем садом своей громадиной. Подсвеченная изнутри дверь выделялась ярким прямоугольником, и сержант в очередной раз удивился, какими яркими кажутся в темноте свечи. В предбаннике он скинул поясной набор, разделся, прихватил свечу и прошлепал босыми ногами в парилку. Тут было не то, чтобы жарко, но продолговатая печь со вмазанным посередине котлом давала достаточно тепла, чтобы всласть расслабиться и пропотеть. Но стоило ему вытянуться на полке, как громко хлопнула входная дверь. Матях приподнялся на локтях, кляня себя за то, что не взял оружия и окидывая взглядом помещение. Два деревянных ковша, три бадьи, кадушка, корыто. Бадьей кое-как можно попробовать отмахаться, коли противник один и без копья или меча…
Но внутрь быстро просочились две обнаженные фигуры, причем обе были Андрею уже достаточно знакомы.
– Э-э… Вы чего? – хрипло поинтересовался он, прикрывая руками срам. Между тем «срам», не видевший женского тела уже неведомо сколько месяцев, отчаянно пытался выбраться, вытянуться, напрягался изо всех сил, норовя выглянуть хоть краешком плоти.
– Это мы, – бодро сообщила Варя, словно это хоть что-то объясняло, и чем-то плеснула на печь возле трубы. Послышалось грозное шипение, помещение заволокло клубами кисло пахнущего пивом пара, и теперь в бане стало действительно жарко.
– Сейчас пропарим… – Лукерья зашелестела веником, придвинулась ближе, решительно уложила не знающего, как поступить, сержанта на полку, прошлась горячили листьями по самой коже. – Варя, ты посмотри, межа-то как вкопана. Мы тут осторожненько…
Андрей почувствовал, как ветки веника щекотят мошонку, касаются его мужского достоинства, уже готового взорваться от долгого воздержания и столь нечеловеческих издевательств.
– Андрей Ильич, – Варя приблизилась вплотную, скользнула по плечу розовыми сосками крупных, но хорошо удерживающих форму девичьих грудей, потянула его с полки. – Ты и меня веничком парни…
Она развернулась к Матяху спиной, наклонилась, едва не отпихнув еще прохладной розовой попкой, и сержант более выдержать не смог. Отдавшись извечным инстинктам, одним сильным ударом он ломанулся к зовущей плоти, и если бы промахнулся – то, наверное, все равно пронзил бы крестьянку насквозь. Варя взвыла, заскребла ногтями сырую стену – но молить о пощаде было поздно. Андрей не смог бы сейчас остановиться даже под страхом смерти, он бился вперед раз за разом, чувствуя, как все внизу живота словно каменеет, твердеет, становится бесчувственным – пока вдруг не взорвалось жарким блаженством, отнимающим все силы до последней капли.
Матях отступил, осел на полок, не имея больше возможности ни смущаться, ни наслаждаться, ни радоваться – и им тут же завладела Лукерья:
– Счас пару добавим… От хорошо… И веничком, веничком…
