уткнулся головой в подушку, едва скинув одежду и завернувшись в одеяло.
Утро удивило тишиной. Поле за приоткрытыми ставнями опустело совершенно – словно и не было тут вчера полутора сотен людей, десятков телег, множества лошадей. Расставание произошло незаметно: до Богородицкого оставалось всего десяток верст по безопасной российской дороге, а потому освобожденные пленники ушли туда сами. Бояре, прихватив свое добро, с первыми петухами отправились по поместьям – они тоже успели соскучиться по своим домам и женам.
– Черт, – сплюнул Андрей. – Я тоже домой хочу. Что-то затянулась моя служба…
Увы, его путь домой лежал через далекие приволжские степи, куда так просто, с приятелями-соседями, Умильный идти не хотел. Утешало только одно – теперь Матях знал, что этот путь существует, и он достаточно реален. Кастинг – летопись – ультиматум посланцам из будущего – и он сможет, наконец-то, обнять свою мать.
Сержант отвернулся от окна, и вздрогнул от неожиданности: тряпочный комок в углу комнаты внимательно смотрел на него узкими серыми глазами.
– А ты еще кто?
Комок не ответил. Однако черные косички, шелковые штаны и короткая курточка быстро напомнили, кого отправили ему в терем.
– Ах, да, – кивнул Андрей. – Подарок Анвар-бея. Что же мне с тобой делать… Давно сидишь? – перешел он на «тюркский язык», которым его наградили добрые потомки. Невольница не ответила, и он уточнил: – Ты есть хочешь?
На этот раз девушка кивнула.
– Зовут-то тебя как? – Андрей спохватился, что все еще шастает голым и стал торопливо одеваться.
– Алсу, – тихо выдохнула пленница.
Матях рассмеялся, услышав знакомое слово, покачал головой:
– Сказать кому, что Алсу окажется у меня в рабынях… Хотя, и сказать-то некому. Ладно, – он опоясался своим широким ремнем. – Пошли, пока не померла с голодухи.
Во дворе тоже особой суеты не наблюдалось. Пара смердов разгружала в сарай содержимое высокой одноосной арбы, упирающейся оглоблями в землю, ярыга Тит таскал от колодца в хлев кадушки с водой, на скамеечке у дома жмурился на холодное осеннее солнце Касьян, в серой выцветшей косоворотке и таких же штанах.
Невольницу сержант подвел к кухне с черного хода, завел внутрь, кивнул стряпухе:
– Дайте татарке чего-нибудь на зуб, чтобы не загнулась, – сам пошел дальше, кивнул Касьяну: – Как дела, вояка?
– А как они у однорукого быть могут? – огрызнулся холоп. – Ни сдохнуть, ни жить нормально. Только тяфкать могу, ако пес цепной.
– А чего с рукой? – удивленно замедлил шаг Матях. Из обоих рукавов старого воина выглядывали вполне нормальные пятерни.
– Вотяки мясо острогали, – дернул головой холоп. – Нет руки, видимость одна. Болтается, что плеть на заборе.
Он качнул плечом – левая рука соскользнула с колена вниз, закачавшись наподобие тряпки. Касьян поймал ее за большой палец, вернул на место.
– И боярин не отпускает, – вздохнул он. – Хотел в монастырь Богородицкий уйти – запретил. В хозяйстве пользы от меня тоже никакой. Вот, сижу, греюсь, как хряк в луже.
– Так, может, заживет?
– Нет, служивый, – покачал головой старый воин. – Там и связки порезаны, и мяса половины нет, кость наружу торчит. Такое не зарастает.
– Плохо, – кивнул Андрей. – Кстати, а Прасковьи ты не видел?
– В людской она. За ранеными смотрит. Ныне год такой выдался, токмо один с ложа поднимется, а боярин ужо двух новых увечных везет. Скоро ни единого холопа непорезанного не останется.
Людская располагалась на противоположной от кухни стороне дома. Наверное, чтобы дворня меньше к кастрюлям шастала, и меньше вкусные ароматы нюхала, а больше работала, на прочее не отвлекаясь. Здесь имелось множество широких лавок, на которых и укладывались на ночлег ярыги и холопы – так что отведенное сержанту помещение считалось местом достаточно комфортным. Сюда же уложили и раненого воина – второй «порезанный», Ефрем, уже оклемался от потери крови, и о случившейся беде ему напоминал только длинный шрам на ноге. Тюмоня же, получивший удар поперек лба и перелом ключицы, по сей день лежал пластом, и даже ложки поднять не мог. Скромно одетая, с завязанным на волосах ситцевым платком Прасковья как раз кормила его с ложки густым грибным бульоном, один наваристый запах которого мог заменить бутерброд с твердокопченой колбасой.
– Здравствуй, красавица, – кивнул Андрей, входя в комнату.
Девушка подняла на него глаза, снова опустила на раненого и тихо спросила:
– Тебя у заутрени не было, боярин. Прихворнул никак?
– Ерунда, – отпахнулся Матях. – Здоров, как бык. А ты как?
– Благодарствую, хорошо все, милостью Божьей.
– Это хорошо, – кивнул сержант, прикидывая, что делать дальше. Будь он в своем времени, то пригласил бы девицу в кино или в кафе. Может, заманил бы в клуб потанцевать. А здесь-то как ухаживают? Не на кухню же ее звать, сбитеня попробовать! Может, подарок сделать? Тогда, гладишь, у нее и у самой какая идея может проскользнуть. Пусть хотя бы намекнет, как поступать следует…
