– Проблемами, решением которых занимаются на самом высоком уровне, – добавила заместитель госсекретаря.
– Вы так и не поняли, что меня беспокоит.
– Беспокоит? Вас? – Она презрительно улыбнулась.
– И этой обеспокоенностью я, несомненно, буду вынужден поделиться с директором Управления.
Улыбка моментально растаяла.
– Скажу прямо, вы были небрежны, неряшливы. Вы наследили. То, что обнаружил я, обнаружат и другие. Любая следственная комиссия, будь то внутренняя или международная. Сейчас я спрашиваю себя, а допускали ли вы вообще такую возможность, когда планировали свою безрассудную операцию.
Уитфилд нахмурилась.
– Я не понимаю, что за вздор вы здесь несете, и сомневаюсь, что вы сами отдаете отчет в собственных словах. Я устала выслушивать ваши намеки и…
– Намеки? Речь идет об устранении Председателя Лю Аня. Я достаточно ясно выражаюсь?
Палмер побледнел.
– Вы сами не понимаете, что говорите. Это неслыханно!
– Перестаньте. То, что раскопал я, раскопает любой достаточно компетентный следователь. По завершении операции обвинения будут предъявлены нашему правительству. Насчет этого можете не сомневаться.
– Римский риторик Квинтилиан говорил, что нечаянный каламбур есть солецизм.
– Черт бы вас побрал! – взорвался Кастон. – Вы, бойцы невидимого фронта, все одинаковы. Вы никогда не думаете наперед. Вы так поглощены своими играми, всеми этими комбинациями с жертвами и выходом в ферзи, что, когда получаете по носу, это для вас всегда сюрприз. Я уважал принцип ведомственного разделения и помалкивал, надеясь, что вы рассеете мои опасения. Теперь я понимаю, что ошибался. Мне ничего не остается, как незамедлительно подать рапорт на имя директора ЦРУ.
– Мистер Кастон, мне импонирует серьезность вашего подхода к работе, – совсем другим, теплым и даже сердечным тоном заговорила Эллен Уитфилд. – Приношу извинения, если обидела вас. Операция, которую мы здесь обсуждаем, относится к программе с уровнем доступа «Омега». Мы, разумеется, полагаемся на ваше благоразумие и здравый смысл – ваша репутация хорошо известна, – но вынуждены руководствоваться собственными суждениями.
– Вы никак не хотите мне помочь. Говорите, как школьники, которых поймали с сигаретой в зоне для некурящих. Ваша так называемая программа специального доступа столь же частное дело, как свадьба Лиз Тейлор. Я спрашиваю: что вы собираетесь делать? Потому что я не смогу помочь вам, если вы не поможете мне понять смысл этой чертовщины.
– Не надо недооценивать уровень тех, кто планировал операцию, – сказала Уитфилд. – Как не надо недооценивать и значение итоговых результатов.
– И что же это за результаты?
Она повернулась к профессору.
– Мы говорим об истории, мистер Кастон. Об истории и ее преобразовании.
– Вы – историк, – проворчал Кастон. – Историки изучают прошлое. А что вы знаете о будущем?
– Очень хороший вопрос, – усмехнулся Палмер. – Но я скажу вам так: опасно пытаться изменить ход истории, но еще опаснее
– Не складывается.
– История, особенно в наше время, подобна автогонкам. Садиться за руль опасно.
– Да уж.
Палмер снова улыбнулся.
– Но еще опаснее не садиться. Мы всего лишь предпочли не быть пассажирами в неуправляемом автомобиле.
– Довольно абстрактных рассуждений. Мы говорим о главе государства. Человеке, которого знают и уважают в мире.
– О людях нужно судить по результатам их действий, а не по намерениям. А результаты и последствия деяний политиков можно оценить методами исторического анализа и прогноза.
– Другими словами, китайского деспота вы предпочитаете китайскому демократу? – спросил Кастон.
– С точки зрения мировой истории вопроса здесь быть не должно. Деспотизм, понимаемый как традиции автократии, монархической или тоталитарной по форме, помогал удерживать крышку на ящике Пандоры. Вам не говорили в детстве, что, если все китайцы одновременно подпрыгнут, земля может сойти с оси? Деспотизм, как вы выражаетесь, это и есть то, что не позволяет китайцам прыгать. Деспотизм связывает им ноги.
Кастон чувствовал, как колотится сердце.
– То, что вы намерены сделать…
– Пожалуйста, имейте в виду, – улыбаясь, перебила его Уитфилд, – что
– Совещаемся, – вставил Палмер, и по его тонким губам скользнула холодная усмешка. – С сотрудником ЦРУ.
– И это тоже могут подтвердить десятки людей, – подхватила Уитфилд. – Так что если мы что-то и замышляли, то логично предположить, что вы с нами заодно.
– Впрочем, таких предположений никто выдвигать не будет, – заключил Палмер. – Предположения будут другие.
– Именно это я и пытаюсь объяснить, – начал Кастон. – Под подозрением сразу же окажется правительство Соединенных Штатов.
– Совершенно верно. На это мы и рассчитываем. – Уитфилд вздохнула. – Жаль, но такие геополитические расчеты обычно не входят в сферу компетенции бухгалтера. Все, что от вас требуется, это благоразумие. Вам ведь не платят за то, чтобы иметь мнение по столь сложным вопросам. А что касается возможных последствий, то все они изучены и проработаны нашими лучшими умами… или, лучше сказать, нашим лучшим умом. – Она взглянула на Палмера.
– Минуточку. Если США попадут под подозрение…
– Под подозрение – да, но не более того, – взялся объяснять профессор. – Государственный департамент называет нашу политику двух Китаев политикой «конструктивной двойственности». Здесь мы имеем дело с тем же самым. Подозрение, но без доказательств. Догадки, предположения, версии… сцементированные подозрением, они складываются в очень прочную стену.
– Вроде Великой Китайской стены?
Палмер и Уитфилд снова переглянулись.
– Хорошо сказано, мистер Кастон. – Седоволосый ученый одобрительно закивал. – Еще одна Великая Китайская стена. Да, именно об этом мы и говорим. Лучший способ удержать «тигра». И, как показывает история, есть только один способ окружить Китай стеной.
– Заставить строить ее самих китайцев, – медленно произнес аудитор.
– Что ж, мистер Кастон, вы, похоже, сами того не зная, стали членом нашей команды. Мы ведь оба признаем верховенство логики, не так ли? Мы оба считаем, что интуиция, в том числе и моральная, должна капитулировать перед неодолимой силой разума. Для начала очень неплохо.
– И все-таки вы меня не убедили, – сказал Кастон. – Что, если мир менее контролируем, чем вы думаете? Вы считаете себя творцами истории. А на мой взгляд, вы пара детишек, балующихся со спичками. А горючего материала в мире хватает.
– Поверьте мне, мы с Эштоном очень тщательно просчитали все возможные риски.
– Дело не в риске. Дело в том, чего такие, как вы, никак не можете понять. Дело в неопределенности. Вам кажется, что вы способны рассчитать вероятность будущих событий. Обычно мы так всегда и делаем. Но это чушь, самообман. Риск предполагает измеряемую вероятность. Неопределенность – это когда вероятность будущих событий просто не просчитывается. Неопределенность – это когда вы даже не знаете, что вы не знаете. Неопределенность есть смирение перед лицом невежества. Хотите поговорить о разуме? Начнем вот с чего: вы совершили базовую концептуальную ошибку. Вы перепутали теорию с реальностью.
