Ваши теории не оставляют места для основного фактора в череде событий человеческой истории: неопределенности. И он, этот фактор, вернется к вам бумерангом и даст под зад всему миру.
– И это вы называете определенностью? – вспыхнул Палмер. Впервые за все время он потерял контроль над собой. Но только на секунду. – Или риском? Вы, может быть, позабыли принцип Гераклита: единственное, что постоянно, это перемены. Ничего не делать – это тоже что-то делать. Вы твердите об опасностях действия, как будто есть некая нулевая альтернатива. Но ее нет. Допустим, мы решим, что Лю Ань должен жить. Это ведь тоже действие. И что тогда? Разве мы избавим себя от ответственности? А вы оценили риск такого варианта? Мы оценили. В одну реку нельзя войти дважды – все течет, все изменяется. Гераклит понял это еще за пять столетий до новой эры, и это остается истиной в нынешнем, цивилизационном порядке, постигать который мы еще и не начали. Полагаю, в данном случае наша логика достаточно ясна.
Кастон хмыкнул.
– В вашей логике больше дырок, чем в решете. А на деле вы просто подталкиваете страны к открытой войне.
– Соединенные Штаты всегда добивались наиболее впечатляющих успехов в военное время, – тоном лектора, повторяющего избитые истины, возразил Палмер. – Паника и депрессии – неотъемлемые атрибуты мира. А «холодная война» – фактически период бесконечных локальных конфликтов – закрепила наше глобальное превосходство.
– Идея мирового господства действительно не очень-то по вкусу большинству американцев, – заметила Уитфилд. – Точнее, она им совсем не по вкусу. Но еще меньше им понравится перспектива господства кого- то другого.
– Но перспектива мировой войны… – начал Кастон.
– Вы, похоже, не допускаете даже саму возможность конфликта и не замечаете парадокс, на который я позволю себе обратить ваше внимание, – вмешался Палмер. – Состоит он в том, что народ, уклоняющийся от войны, на самом деле поощряет войну. Это, кстати, понимал Гераклит. Он говорил: «Война – отец всего, царь всего. Кого-то она делает богами, кого-то мужчинами, кого-то рабами и кого-то свободными».
– Вы надеетесь стать богом? – осведомился Кастон.
– Вовсе нет. Но, будучи американцем, я не хочу становиться рабом. А рабство в двадцать первом веке – это не стальные кандалы, а политические и экономические барьеры, не поддающиеся никакому ключу. Двадцатое столетие было веком американской свободы. Бездействие содействует установлению века американского рабства. Можно рассуждать о неизвестном. Я допускаю неизвестное. Но это не оправдывает пассивности перед лицом агрессии. Зачем подчиняться ходу событий, если можно изменить этот ход? Понимаете ли, мистер Кастон, ход истории слишком важная вещь, чтобы оставлять его на волю случая.
Эмблер видел: растерянность и недоумение на лице словака неумолимо, как застывающая на воздухе смола, трансформируются в подозрение. Он взглянул на значок – Ян Скодова. Кто он такой? Правительственный чиновник? Коллега по бизнесу? Конкурент?
Эмблер широко улыбнулся.
– Вы правы. Мы познакомились на конференции. В шутку обменялись значками. – Пауза. – Вы тоже там были, верно? – Он протянул руку. – Билл Беккер, из ЭИС, Техас. А вы откуда знаете моего друга Джо?
– Я тоже бизнесмен. «Словакия ютилитиз». Так где же Йозеф? – Его глаза блестели, как антрацит.
– У вас есть визитка? – Эмблер опустил руку в карман, притворившись, что ищет свою.
Словак достал карточку из нагрудного кармана пиджака и настороженно протянул Эмблеру.
Короткий взгляд…
– Минуточку! Так вы тот парень из Кошице? Джо рассказывал мне о вас.
Скодова замялся. Воспользовавшись моментом, Эмблер усилил давление.
– Если не заняты, пойдемте со мной. Мы с Джо заняли кабинет в конце коридора. Я вышел промочить горло. Не люблю толпу. Идемте, потолкуем. Может быть, договоримся. Слышали про «Электронные информационные системы»?
– Где Джо? – стоял на своем словак.
– Я отведу вас прямо к нему, – пообещал Эмблер, – но сначала прихвачу бутылочку сливовицы. – Повернув к выходу, он снял бутылку сливового бренди с подноса следующего в противоположном направлении бармена. Выйдя в коридор и заметив первую приоткрытую дверь, оперативник шагнул за порог.
Ян Скодова вошел за ним и, оглядевшись, повернулся к Эмблеру.
– Я жду объяснений.
– Только что был здесь. Наверное, отлучился на минутку. – Оперативник закрыл дверь.
Через минуту он вышел в коридор уже один. Скодова остался в комнате. Эмблер усадил его в кресло, полив рубашку бренди и оставив бутылку на столе. Возиться с пьяным вряд ли кому-то захочется – уж лучше найти другой кабинет. Вариант далеко не идеальный, но другого не было. Лишь бы словак не очнулся раньше времени.
Эмблер быстро прошел через толпу, сначала по часовой стрелке, потом против, ловя каждый оттенок эмоций, выходящий за круг привычных: беспокойства, недовольства, зависти, тщеславия, задетого самолюбия. Он снова посмотрел на часы. Без четверти пять – до выступления президента на пленарной сессии оставалось пятнадцать минут. Люди уже стягивались в зал заседаний, вход в который находился напротив лестницы. Возле задних дверей собирались операторы со своим оборудованием. Сердце ускоряло бег. Взгляд наткнулся на женщину в скромной рубашке и джинсах, с растрепанными золотисто-каштановыми волосами, и в груди снова затрепетала крохотная птичка.
На этот раз она уже почти расправила крылья.
Лорел. Она сделала все, как обещала, прибыла вовремя и принесла то, что нужно. Боже, что бы он без нее делал.
Вскоре они уже стояли на пустом пока балконе.
– Операторы вот-вот подойдут, так что приготовься – сними пиджак, убери галстук и сойдешь за своего. – Она говорила одно, а глаза, наполненные любовью, говорили другое, то, что невозможно передать словами.
Эмблер стащил пиджак, развязал галстук и запихнул вещи в пустую коробку из-под камеры. Лорел, приподнявшись на цыпочках, растрепала ему волосы – то, что обязательно для участника Форума, не соответствовало облику репортера.
– Вот теперь порядок, – удовлетворенно сказала она. – Что-нибудь есть?
– Пока нет, – ответил он, подавляя нахлынувшее отчаяние. – Где Кастон?
– Наверное, разговаривает со своим ассистентом – он уже звонил ему несколько раз.
Эмблер молча кивнул. Еще немного, и все будет решено: он победит или проиграет.
– У нас две камеры. Вот эта твоя, с сорокавосьмикратным оптическим масштабированием. – Лорел подала ему громоздкую камеру со складным штативом.
– Спасибо. –
– Думаешь, он сядет где-то впереди?
– Может быть. – Эмблер едва узнал собственный, хриплый голос. Он откашлялся. – А может быть, и сзади. Трудно сказать.
– Не волнуйся. Главное, что ты здесь. Делай то, что всегда. – Стараясь подбодрить его, Лорел даже попыталась улыбнуться. Но Эмблер видел – ей тоже страшно.
Стресс проявляется по-разному, порой совершенно непредсказуемо. Сейчас все зависело от ближайших минут.
Лю Ань был самым популярным лидером самого многочисленного народа. Надеждой не только своей страны, но и всего мира. Один лишь выстрел, и с надеждой будет покончено. Что тогда? Китай просто- напросто свернет с тщательно проложенных рельсов мирной эволюции и устремится по гибельному маршруту. Столкновение станет неизбежным, а результаты его будут поистине катастрофическими. Разъяренный народ потребует мести. Слепая ярость, помноженная на силу сотен миллионов, – с такой
