опасностью планета еще не сталкивалась.
Внизу под ними сильные мира сего – сила не всегда несет добро – дожевывали канапе, посматривали на дорогие часы и, распространяя аромат власти, стекались в огромный зал. Конечно, они волновались, хотя и не показывали этого. Лю Ань был, возможно, самой важной фигурой мировой политики и почти наверняка самым эффективным руководителем. Мечтателей и фантазеров хватало во все времена, но Лю Ань уже доказал, что способен воплощать мечты в реальность. Мысли роились, поднимая песчаные бури, и Эмблер знал: он должен избавиться от них, запретить себе думать – чтобы обрести ясность видения.
Никогда еще ставки не были так высоки. И вряд ли они могли быть выше.
Зал оказался больше, чем представлялось на первый взгляд. Только на то, чтобы расставить стулья, потребовалось больше часа. Каждое посадочное место было снабжено пластмассовыми наушниками; речь выступающего переводилась на десять языков.
По мере того как участники форума заполняли зал, Эмблер скользил взглядом по рядам. Он уже решил, что попробует обойтись без камеры и начать с первых рядов. Невооруженный глаз видит, может быть, не все, но сейчас слишком многое зависело от времени. По бокам от сцены – две огромные голубые панели со знакомым логотипом Всемирного экономического форума. Задник напоминал шахматную доску с белыми и голубыми квадратами, украшенными тем же логотипом, – эффект получался тот же, что и на картинах Чака Клоуза. Центральную часть сцены на две трети закрывал большой экран, на который ради удобства сидящих на задних рядах передавалось изображение выступающего.
Эмблер снова посмотрел на часы и окинул взглядом весь зал – помещение было заполнено почти до отказа, и произошло это удивительно быстро, – до появления у подиума китайского лидера оставалось несколько минут.
Он прошелся перед первым рядом, делая вид, что отыскивает свободное место. Взгляд перепрыгивал с лица на лицо, но находил лишь банальные признаки самомнения и чванства. Толстенький мужчина с высоким блокнотом прямо-таки сочился беспокойством, вполне понятным у журналиста, оказавшегося свидетелем исторического события. Сухощавый британец в ярком клетчатом костюме едва скрывал восторг средней руки менеджера, ожидающего появления знаменитости. Блондинка с идеальной прической – Эмблер смутно помнил, что видел ее фотографии в журналах – рассеянно смотрела куда-то в сторону, словно повторяя основные аргументы предстоящего разговора. Седоволосый старичок в очках с толстыми стеклами, с темнеющими на лбу печеночными пятнами и густыми, кустистыми бровями изучал страничку с инструкцией по пользованию наушниками. Вид у старичка был слегка унылый, как будто ему только что сообщили об обвале на фондовом рынке. Эмблер медленно двинулся по проходу. Его внимание привлек фотограф с однообъективным зеркальным фотоаппаратом, занявший удобную позицию у стены и явно намеренный защищать ее от любых поползновений конкурентов.
Взгляд направо… взгляд налево. Как много, слишком много народу. И с чего это он решил, что сможет… Эмблер тряхнул головой, отгоняя мысли. Мысли – враги. Думать нельзя. Он постарался сосредоточиться исключительно на восприятии, достичь того состояния, когда мозг принимает только внешние сигналы определенного эмоционального спектра. Он как будто плыл над залом невидимым облаком.
Какой калейдоскоп человеческих чувств.
Мужчина с прилепившейся к губам жалкой улыбкой – Эмблер видел, что ему отчаянно хочется сбегать в туалет и так же отчаянно не хочется терять место. Женщина в состоянии нерешительности – пытаясь завести разговор с соседом, она удостоилась оценивающего взгляда и не получила ответа. Не желая мириться с оскорблением и не смея вступать в конфликт, она старалась объяснить ситуацию простым лингвистическим недопониманием. Раскрасневшийся джентльмен слегка растрепанного вида – явно недовольный тем, что не успел пропустить стаканчик. Суетливый всезнайка, рассуждающий о современной политике Китая, – слушающие его с трудом скрывали досаду за вежливыми улыбками.
И таких сотни. Сотни лиц, представляющих всю многообразную палитру человеческих чувств: любопытства и нетерпения, скуки и равнодушия, тревожного ожидания и самодовольства. Не было среди них лишь того, кого он искал. Того особого, лица убийцы. Эмблер не сомневался, что узнает его, как только увидит. Нет, не узнает – почувствует, почует. Узнавание приходило, как холодная волна воздуха, когда открываешь дверцу морозильника. Киллера всегда выдает ледяная сосредоточенность человека, напрягшегося в ожидании не самого события, а того, что ему предстоит сделать. Эмблер всегда ощущал это.
Всегда. Но сейчас, когда от него зависела судьба планеты, встроенный детектор давал сбой. Ничего. Ни малейшего сигнала. Паника поднималась в нем клубящимся туманом. Он почти пробежал до конца прохода и поднялся по узкой лестнице на балкон. Здесь уже стояли три стационарные камеры и толпились с полдюжины операторов крупнейших телекомпаний мира. Для убийцы балкон был бы идеальным местом – сделать точный выстрел с такой позиции не составляло труда. Эмблер посмотрел на Лорел – так путешественник по пустыне припадает к источнику в заброшенном оазисе – и снова обратился к залу. Ничего. Счетчик Гейгера молчал. Поплавок уснул на тихой озерной глади.
Оставалось только прибегнуть к помощи видоискателя. Он подошел к Лорел и, не говоря ни слова, взял у нее камеру. У нее для прикрытия остался старенький двухобъективный аппарат, еще более обшарпанный, чем тот, что достался ему.
Собрав в кулак волю, Эмблер навел объектив на аудиторию. Логика подсказывала, что убийцу следует искать в передней половине зала. Ему предстояло просмотреть примерно пять сотен кандидатов. Невероятно. Невозможно. На что он рассчитывал? У него нет никаких шансов. Дышать стало вдруг труднее, как будто обруч перехватил грудь. Шансы… Нет, шансы пусть подсчитывают такие, как Клейтон Кастон. Эмблер дышал другим воздухом. Нужно отогнать все мысли, запретить себе думать.
Он не может проиграть.
Если внутренний полиграф давал сбои, то камера, по крайней мере, работала отлично. Автоматическая фокусировка позволяла получать совершенно четкую «картинку». Не думай. Смотри. Лица представали перед ним то неясными силуэтами, то под неподходящим углом, но хитроумная электроника практически мгновенно компенсировала недостатки освещения. Эмблер разглядывал каждое, прислушиваясь к себе, ожидая ощутить то знакомое пощипывание, которое даст сигнал остановиться, вернуться, приглядеться еще раз.
– Все получится, дорогой, – тихо произнесла у него за спиной Лорел.
Ее теплое дыхание касалось его шеи, и, наверно, только оно рассеивало поднимающиеся миазмы черного отчаяния. В мире лжи и фальши только Лорел была настоящей, его путеводной звездой.
Веря в нее, он все сильнее сомневался в себе. Просматривая ряд за рядом, Эмблер все больше укреплялся в мысли, что интуиция в конце концов отказала. Может быть, киллера здесь нет, и он ворвется в зал в последний момент? Или убийца спрятался так, что его лицо еще не попало в объектив?
Между тем по залу как будто прошел шелест. Боковые двери закрылись. Эмблер знал, что откроют их только после окончания выступления.
Основатель и директор Всемирного экономического форума, высокий лысоватый мужчина в очках, вышел на сцену, чтобы представить долгожданного оратора. На нем был синий костюм и голубой с белым – цвета представляемой им организации – галстук.
Эмблер поднял голову и посмотрел на Лорел, приникшую к видоискателю камеры. В душе его открылась бездна, прикрыть которую было уже нечем.
Он знал, что не сможет обмануть ее фальшивой улыбкой. Она поймала его взгляд и прошептала одними губами: «Я тебя люблю» – для него эти беззвучные слова были проблеском надежды в темном туннеле.
Сдаваться нельзя. Он должен победить.
Убийца был здесь, готовый повернуть историю человечества одним движением пальца.
Дело Эмблера – найти киллера, но сделать это он мог, только став Таркином.
И он стал Таркином.
Он снова приник к видоискателю. Звуки утихли, наступила тишина, в которой слышались лишь медленные, гулкие удары его собственного сердца.
Оно отсчитывало последние секунды.
Эдриан Чой листал присланные Кейтлин личные дела. Те самые личные дела персонала психиатрической клиники, заполучить которые жаждал Кастон. И что же? Ничего. Дурацкие резюме и практически ничего больше. И зачем только их надо было так прятать?