Ушло людей в неведомый простор,
И ни один оттуда не вернулся.
Все б рассказал -- и кончен был бы спор!
Те рай и ад, где обитают души умерших, и те, что мы созерцаем у Высоцкого, -- совершенно разные миры, лишь названные одинаково. Рай и ад Высоцкого населяют не души, но люди. И Бог с дьяволом у него -- тоже люди, поэтому когда Бог грозит ангелам:
Уйду от вас к людям ко всем чертям, -
ему, в сущности, уходить некуда. Он и так среди людей102.
Во всех уходах героев Высоцкого в мир иной силен элемент игры, моделирования. 'Мы успели...' Так все-таки: к последнему приюту или в гости влекут героя ВВ его кони? Навсегда или временно103? В гости к Богу -- это ж не смерть, а прогулка, пусть и со щекотаньем нервов. Да, собственно, 'Кони привередливые' и не о смерти совсем, и даже не о судьбе поэта.
'Я при жизни был рослым и стройным...', '... В грязь ударю лицом...', -эти ситуации несут в себе иронию, ибо герой расслаивается на ушедшего и оставшегося, наблюдающего и повествующего. Откровенна ироничность и самой замечательной детали путешествия героя 'Коней' -- в гости к Богу. Бывает, конечно, что собрался человек помирать -- ан нет, еще не время. Но в том-то и дело, что никто, кроме Всевышнего, не знает наперед, чем обернется путешествие Туда -- последним приютом или возвращением из гостей. Невозможное для человека предзнание персонажа 'Коней' и является источником иронии. Герой ВВ не играет со смертью -- он играет в смерть. Не случайно все тексты с подобными мотивами -- монологи.
Нет у ВВ ни одного текста, где бы в умершем, о котором повествуется со стороны, можно было усмотреть лирического героя Высоцкого, т. е. близкого автору персонажа, где бы трагичность темы собственной смерти представала не в игровом -- в серьезном, объективированном варианте. Но еще важнее, что во все повествования героя о своей смерти, как уже сказано, изначально ироничные, ВВ еще добавляет ироничности, игры, снижает тему, сбивает пафос самыми разнообразными средствами -- просторечными выражениями, бытовыми подробностями, игрой слов:
... И в привычные рамки не лез...
... Тут же, в ванной... с меркой деревянной...
... Мы успели -- в гости к Богу
не бывает опозданий...
... В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок,
И ударит душа на ворованных клячах в галоп...
Человек описывает происходящее после его смерти -- такая ситуация в принципе не может восприниматься всерьез, не как игра. Тем менее -- что рассказ наполнен узнаваемыми приметами окружающей слушателя живой реальности104. Все это невсамделишно, понарошку. Неудивительно, что трагичны совсем не эти песни-стихи, а другие: 'Мне судьба...', 'Мне снятся крысы, хоботы и черти...'.
Игра героев Высоцкого в смерть длилась буквально до самых последних его стихотворных строк:
Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,
Мне есть чем оправдаться перед Ним.
Если принять ситуацию всерьез, то Всевышнему вообще ничего не надо 'петь' -- ведь Он всеведущ. И потом, человек все говорит ('поет') своей жизнью. И жизнь его, а не посмертное 'послесловие' судит Творец. Так что и последние строки поэта -- тоже игра. Трагическая игра, ибо ее единственный актер уже ощущал дыхание всамделишной смерти. Которая и оборвала эту игру.
По большому счету, в такой поэтической системе, как у Высоцкого, смерти нет места. У него всюду жизнь и 'о жизни'105. Любопытно: еще в 1990 г. Л.Долгополов заметил, что в тексте 'Упрямо я стремлюсь ко дну...' 'верх' и 'низ' 'как бы меняются местами, теряют реальное смысловое значение'106*.
x x x
Недовольство героев ВВ тем, что 'здесь', -- это прежде всего проявление извечного недовольства человека тем, что есть. Но многих из них гонит 'туда' личная неустроенность -- невозможность, неумение или нежелание найти свое место 'здесь'.
Гонит неудачника
По миру с котомкою...
Однажды я уехал в Магадан -
Я от себя бежал, как от чахотки.
Персонажам ВВ надо где метели и туман, потому что здесь у них все неладно. В этой физической и душевной маете герой 'Прощания с горами' родствен автозавистнику, соседям тех, у кого пир горой или сосед объездил весь Союз (и 'здесь', в коммуналке, и 'там', в горах, кстати, в душе героев находится место одному и тому же чувству -- зависти, даром что отважные альпинисты только немного завидуют тем...).
У 'горного' цикла есть общий знаменатель и с другими песнями Высоцкого.
Мне не забыть,
Как здесь сомнения я смог
В себе убить107...
В этом и подобных ему эпизодах 'альпинистских' песен ясно ощутима параллель с песней 'Кто кончил жизнь трагически...': в обоих случаях присутствует один мотив -- стремления упростить жизнь, уйти, освободиться от тяжести многообразия, запутанности связей и целей, многоплановости, неоднозначности, постоянной необходимости делать выбор. Только положительные герои 'альпинистских' песен уходят в горы, заменяя груз разнообразия равнинной жизни риском, физическим и психологическим напряжением в горах; а обычный (ни в коем случае не отрицательный!) любитель фатальных дат и цифр, не ведая сомнений, упрощает -- до профанации, до абсурда -- саму равнинную жизнь, не осознавая, не чувствуя этого.
Горовосхождение, освобождая человека от повседневности выбора, заменяет его требованием следовать очень жестким правилам, буквально регламентирующим в горах каждый шаг. Горы как бы лишают индивидуальности, но взамен личной свободы дарят не одну без-выборность. Следование правилам гарантирует человеку в горах достойное поведение. Теперь ему самому нет необходимости об этом заботиться, определяя, что достойно, что -- нет. Вот в чем соль ситуации.
Приведу одно любопытное свидетельство о том, почему человек идет в горы: 'Я понял, что я хотел быть альпинистом, потому что я трус и боялся высоты. <...> Я был на Пике Коммунизма, я был на Памире, я бывал на Тянь-Шане <...> И я с тех пор понял, что люди, которые забираются на горы, они просто боятся обычной жизни. Они просто не могут выдержать обыкновенной жизни, потому что она страшнее любых испытаний, и когда ты идешь вверх, то ты просто очень устаешь, и когда ты даже спишь наверху, ты только устаешь еще больше. Поэтому ты постараешься загнать себя в такую усталость, уже близкую к смерти, чтобы уже ты ничего не боялся. Ты преодолеваешь усталость, и ты готов даже умереть, только чтобы не бояться. В общем, альпинист -- это диссидент. Это диссидент, который боится жизни. И поэтому он забирается на самый верх, чтобы просто преодолеть свой страх перед равниной'108*.
Наша равнинная жизнь -- хоть реальная, хоть песенная у ВВ, -- заставляла жизненное пространство самыми разнообразными барьерами.
И не пробуем через запрет, -
надрывался Высоцкий. Понимая эту проблему в терминах внешнего мира и взаимодействия человека с ним, иного выхода и не найдешь, как вырваться за флажки. Но во взаимоотношениях человека со своим внутренним миром, с атмосферой эпохи все по-другому (а это проблема глобальная, вечная, в отличие от вполне локальной, ограниченной местом и временем нашей социалистической Родины, проблемы несвободы в рамках соцобщества). И всосали -- нельзя за флажки! -- если это прогорклое молоко рабства человек из себя выдавит, он, взглянув вокруг, обнаружит, что 'флажков'-то и нет.
Герои Высоцкого рвутся из 'здесь' в 'там'. Но, может, их не устраивает что-то не столько вокруг, сколько в себе самих? И если повернуть вопрос так, то окажется, что волк из 'Охоты' все-таки вырвался за флажки. Он не смог преодолеть их вовне, но они исчезли в нем самом.
Герои ВВ стремятся вырваться из 'здесь', где обитают умеренные люди середины. Но ведь 'здесь' живут не только середняки, а и сами рвущиеся отсюда. И не только живут -- они стали такими именно тут. Значит, дело не в 'здесь', а в самом человеке. И может, это просто иллюзия, поиск более легкого выхода: изменить не себя, а свое местопребывание? Уйти от проблем. Внешнее вместо внутреннего. Об этом
