Он подрабатывал ремонтом, как Валька - оформлением свадебных альбомов.
- Хуже, - серьезно ответил Валька. - Голова не в порядке. Склероз буянит. Слышал песню, а что за песня - не могу вспомнить.
- Напой! - потребовал Алик.
- С моим голосом без бутылки не поют, - намекнул Валька.
- С твоим голосом и после цистерны лучше не петь, - съязвил Алик, добывая из тайничка пиво.
Потом Валька, как умел, исполнил ему кусок куплета про Торкватовы октавы.
- Понял! - обрадовался Алик. - Это у меня есть!
Он снял с полки бобину и насадил ее на штырь огромного пульта.
Валька прослушал песню два раза, потом потребовал конторскую книгу, где Алик вел учет своего музыкального хозяйства.
- Ну вот, 'Баркарола', - показал Алик пальцем нужную строчку. Романс. Слова написал Иван Козлов, был такой слепой поэт в начале прошлого века. Музыка Глинки. Что тебе еще надо?
- Бумажку. И ручку.
Валька записал и Козлова, и Глинку.
Вечером, когда домашние приклеились к телевизору, он спросил у тещи, где у нее могут быть всякие древние русские поэты. Она молча махнула рукой на полку - там стояло штук шесть одинаковых 'Антологий' в ожидании оптового покупателя.
Валька отыскал 'Баркаролу', прочитал ее и задумался. Оказалось, что Глинка использовал только четыре куплета. Самые жизнерадостные.
- Что же, что не видно боле над игривою рекой в светло-убранной гондоле той красавицы младой, - негромко пропел Валька, - чья улыбка, облик милый волновали все сердца и пленяли дух унылый исступленного певца?..
Пелось легко, слова оказались певучие.
- Вот прекрасная выходит на чугунное крыльцо; месяц бледно луч наводит на печальное лицо; не мила ей прелесть ночи, не манит сребристый ток, и задумчивые очи смотрят томно на восток...
Валька встрепенулся - он понял, что за женщина тосковала у окна на его рисунке. Откуда, каким образом он выловил ее в беззаботной 'Баркароле' - он понять не мог. Валька запел дальше - скорее всего, безбожно фальшивя, но просто читать он был не в состоянии. И пропел до самых последних строчек, самых неудобных для пения:
- ...О, свободы и любви где же, где певец чудесный? Иль его не сыщет взор? Иль угас огонь небесный, как блестящий метеор?..
А под стихотворением была дата - 1825 год.
- Та-ак... - протянул Валька.
Валька попытался вспомнить хоть что-нибудь про этот самый древний год. И оказалось, что в памяти - здоровенная прореха. Вот только декабристы были, а потом в шестьдесят каком-то отменили крепостное право. И кто-то с кем-то воевал под Севастополем.
Можно было спросить у Широкова. Он в эту эпоху закопался, он обязан знать. Но самолюбие не позволило. Гордый Валька решил поставить крест на Изабо со всей ее сумасшедшей компанией. И знал, что выдержит характер.
Честно говоря, он даже вздохнул с облегчением. Еще немного - и ему пришлось бы врать семье, объясняя свое субботнее отсутствие леший знает чем. Врать он не любил, хотя умел, причем получалось естественно.
К концу третьей недели произошло нечто неожиданное.
Когда он собрался домой и пулей проскочил проходную, его окликнула Верочка.
Валька обалдел. В мастерской они хорошо если двумя фразами обменялись. И Верочка тогда даже смотреть на него не хотела. Что же ее сюда пригнало? Значит, она расспрашивала о нем Изабо? Или Изабо прислала ее?
- Здравствуйте, - сказала Верочка. - А мы с Изабо не можем понять, куда вы пропали.
- Здравствуйте, - без голоса ответил Валька, прокашлялся и соврал, да как-то со временем не получалось...
- А сейчас у вас время есть?
Сообразив, сколько его уйдет на дорогу в мастерскую и обратно, Валька мотнул головой.
- Даже часика не будет? - явно расстроилась Верочка. - Одного маленького часика?
- Ну, разве что одного...
Валька оглянулся. Недоставало, чтобы заводские девицы увидели, как он уходит вместе с Верочкой. Непостижимым образом, но дойдет до Татьяны!
- Тогда пойдем! - заторопилась Верочка. - Пока вы не передумали. Я здесь совсем близко живу.
- А это удобно - ни с того ни с сего в гости? - усомнился Валька.
- Конечно, удобно! Не в кафе же нам идти, я их не люблю. Поговорить там все равно не удается, накурено, кофе скверный, а пирожные прошлогодние. Пойдем, я печенье испекла. Мои на неделю уехали в Минск, и родители, и братик.
Валька заметил, что она уже вывела его к трамвайной остановке, и дал согласие.
Ему было страшно любопытно, зачем Верочка зазывает его в гости? Изабо его там ждет, что ли? Или она хочет объясниться? По поручению Изабо и тайком от Карлсона? Вполне! Значит, выплывут на свет Божий всякие интересные вещи...
Верочка действительно жила недалеко от завода, возле старого кладбища, которое городские власти переделали в парк. Место было тихое, воздух - свежий. Квартира, которую она с родителями и братом занимала на пятом этаже старого дома, тоже была соответствующая - приятно старомодная.
- Ну, вот тут мы и расположимся, - сказала Верочка, проведя Вальку через большую кухню и открывая узкую дверь. Там оказалась комнатушка хорошо если в четыре метра, где уместился только подростковый диванчик. Над ним висели книжные полки, а на огромном подоконнике, где процветали всевозможные кактусы, стояла старая пишущая машинка и лежали стопки бумаги и копирки.
Был и совершенно неожиданный предмет - картонная репродукция на книжной полке, роскошный гусар при полном гусарском доспехе, то ли Денис, то ли Евдоким Давыдов, работы Ореста Кипренского. Странно, сабля - вот она, а пистолетов нет, удивился Валька и сразу же вспомнил, что пистолеты тогда были здоровенные и на поясе в кобуре их не носили.
Верочка поколдовала у подоконника, и возник откидной столик. Теперь в комнатушке совсем не осталось места, и Валька оказался вроде как арестован между спинкой дивана и этим столиком, а сверху его голова чуть ли не упиралась в полку. Он про себя ругнулся - как будто в комнатах было мало места!
Верочка вышла на кухню, вернулась и накрыла стол вышитой салфеткой, расставила тарелки с печеньем и бутербродами, откуда-то мгновенно возникли чашки с горячим кофе.
- Ешьте, не стесняйтесь, - предложила Верочка, - я же понимаю, что вы после работы.
Валька вздохнул - все ясно, старая дева, и ни разу не кормила мужика после работы. А то бы знала, как выглядит настоящий бутерброд, и не лепила своих крошечных натюрмортов с рулончиками полупрозрачной колбасы и ромашками из крутого яичка и вареной морковочки.
Он съел штук шесть натюрмортов, тарелку печенья и тогда только понял, что проголодался. Попросить хотя бы яичницу было неловко. А тут еще Верочка принесла отцовскую бутылку коньяка. Коньяк оказался грузинский, марочный, и Валька употребил пятьдесят грамм, а потом еще пятьдесят.
Он ждал, пока начнется настоящий разговор, но Верочка чирикала про кактусы, про альбом импрессионистов, про концерт органной музыки, еще какие-то девичьи развлечения приплела, и Валька никак не мог взять в толк, зачем он здесь сидит и что из этой светской беседы должно получиться.
Верочка предложила поставить пластинку со старинной музыкой. Слушать еще и это у Вальки не было никакого желания, он взял конверт с пластинкой и сказал что-то этакое, шибко профессиональное, про рисунок.
- А вы интереснее говорите, чем рисуете, - заметила Верочка. - Я видела у Изабо ваши работы.
Начало было малообещающее.
- Ну и как?
- А вы не обидитесь?
