Она уже не раз выручала его, причем спасала именно от Широкова, и Валька не постеснялся замурлыкать ее вслух.
Широков насторожился.
- Это что за романс? - спросил он, чуть ли не стойку сделав.
- Это 'Южная ночь' на слова Козлова, - гордясь эрудицией, ответил Валька. - Ее как раз во время вашего Пушкина пели.
Толстый том сам раскрылся на развороте с фоторепродукциями. Это были черно-белые портреты женщин той, декабристской поры - одинаковых со своими прямыми проборами и локонами на висках, с губками бантиком и обнаженными плечами.
- Правильно, - согласился Широков. - Ее пела Александру Пушкину одна поразительно красивая женщина. Ее звали Анна Петровна Керн и она была женой генерала Керна. Пушкин, насколько можно судить по одному его письму, влюбился в нее. Это было за полгода до декабрьского бунта.
Кинув взгляд на женские портреты, он протянул было к ним руку, но забирать у Вальки том что-то раздумал.
- Чья улыбка, голос милый, волновали все сердца и пленяли дух унылый исступленного певца... - как умел, пропел Валька. - Думаешь, это про нее?
- Кто его знает... - тут Широков задумался. - Про Козлова я очень мало читал. Про Пушкина - так это Чеська литературу о декабристах собирал, я кое-какие книги забрал...
- И еще один вопрос. Кто такой Торкват? - спросил, перебивая тему, Валька.
- Какой еще Торкват? - не сразу понял Широков.
- Ну, с октавами. И вдали напев Торквата гармонических октав.
- А-а, так это, наверно, Торквато Тассо. Был такой поэт в средние века в Италии. Писал октавами.
- Поэт - октавами? - искренне удивился Валька. - Я думал, композитор!
- Октава - это куплет такой из восьми строчек, - доходчиво объяснил Широков. - А Торквато Тассо... Вот что он сидел в сумасшедшем доме несколько лет, это я точно помню. Он влюбился в сестру какого-то там итальянского герцога, а его за это объявили сумасшедшим. Если я ничего не путаю...
- И что он написал? - задал Валька очередной вопрос.
- Откуда я знаю! Так далеко я не забирался. Пей чай, а то уже остыл, наверно. Тебе подлить горячего?
- Подлей, - сказал Валька и вспомнил про увесистый том в руках, про одинаковые свежие мордочки. - А что это была за Анна Петровна Керн? Она здесь есть?
Каким-то тревожным сделалось круглое лицо Широкова. Он неопределенно кивнул и опять протянул руку за книгой.
Но валька уже увидел Анну - единственную в профиль, без локонов и с тяжелым узлом темных волос. Одна тонкая прядь случайно выбилась из него и протянулась по шее, и потянулась к груди.
Алену Валька нашел на рабочем месте - в универмаге.
Она стояла за прилавком, тоскливо глядя на покупателей, аккуратная, подтянутая, со свежим личиком, и не скажешь, что вчера перебрала шампанского.
- Ну, зачем пожаловал? Танюха, что ли, прислала? - кисло спросила Алена. - Ишь, торопливая... Погоди, не крутись тут, отойди в сторонку, я тебе все вынесу. Талоны давай.
- Какие талоны? - деловито спросил Валька.
- Колготочные! И на детские колготки. Четыре тюка всего привезли, это на день работы, козлы... Давай скорее, и вот тебе чек. Заплатишь в кассе и жди меня вон там.
- У меня с собой только на носки и полотенца, - покопавшись в кошельке, сообщил Валька. - И вот молочные...
- Тебе что, Танюха дать забыла?
- Ну!
- Корова! Ладно, завтра принесешь, только чтоб точно!
Мешок с четырьмя парами колготок по госцене Алена всучила ему на служебной лестнице - и так народ злой ходит, повод ему давать незачем.
- Скажи ей - пусть носит на здоровье!
- Ален, у меня к тебе дело.
- Какое еще дело на рабочем месте! Катись, все дела - по телефону!
И убежала в свою секцию.
Валька задумался - колготки для жены и дочки обошлись в пятьсот рублей, на что же он теперь отоварит молочные талоны? И по привычке сразу же сочинил, что будет врать дома, если спросят, каким ветром его занесло в универмаг. Гуашь кончилась, а на нее пока еще талонов нет. Пришлось за коробкой поганой гуаши тащиться аж в универмаг. Но - нужна для работы.
Понедельник Валька решил посвятить широковской пьесе. Она лежала у него в конурке и ждала своего часа. Широков увлекательно рассказал ему, что им с Чессом удалось раскопать про этого самого Пушкина. Книжки с полок снимал, ксерокопию дуэльного кодекса, изданного в конце прошлого века, из папочки вынимал. И интересно было сравнить - что он наговорил и что написал. Наговорил, естественно, куда интереснее.
Первым его встретил Денис Григорьевич.
- Лозунг надо изготовить на сборочный цех, - сказал он. - Вот текст. Буквы чтоб аршинные. На торец, над самым входом.
- Из пластика буквы? - спросил Валька.
- Как тебе приятнее.
- Из пластика быстрее. И их еще потом можно использовать.
- Тем более. Давай, чтобы послезавтра было сделано.
В конурке Валька развернул бумажку и с изумлением прочел такую двусмысленную угрозу: 'Чем выше пост, тем строже спрос!'
Зачем бывшему парторгу потребовалось вешать такое сообщение - это уже была не Валькина забота. Сказано - надо делать. И так весь завод удивляется, за что ему идет зарплата.
Пластик и кое-какие буквы у Вальки были в запасе. Он мог без суеты и папку широковскую переворошить, и букв недостающих нарезать сколько надо.
Валька развязал эту самую папку и первая же строка первой страницы ошарашила его наповал.
'АЛЕКСАНДР. Ты хочешь знать, где я пропадал эти четыре дня? Изволь!
МАРИЯ. Я не собираюсь ни в чем ограничивать твою свободу.
АЛЕКСАНДР. Благодарствую! Впрочем, хороша свобода...
МАРИЯ. Я не желаю портить себе и тебе жизнь нелепыми сценами. Нас мало здесь осталось, Саша, нам бы поберечь друг друга.
АЛЕКСАНДР. Да и как еще ограничить мою свободу? Вот разве что надеть мои прежние кандалы с трогательной надписью 'Мне не дорог твой подарок, дорога твоя любовь!' Вся моя свобода - провести тайно четыре дня с женщиной.
МАРИЯ. Неприятностей не будет, Сашенька?
АЛЕКСАНДР. По-моему, на поселении это дозволяется. Государь лелеет надежду - женюсь и буду плодить верноподданных. Впрочем, она замужем. Пока ее муж провожал обоз, она приютила меня на заимке.
МАРИЯ. В конце концов, это даже занимательно. Она, верно, молода... а мне тридцать первый пошел... Очевидно, ни одна любовь не могла бы выдержать наших испытаний. Саша, ты еще хоть немного любишь меня?
АЛЕКСАНДР. Люблю, Маша, видит Бог, люблю. И никуда я не денусь.
МАРИЯ. Саша, ты говоришь это, стоя у окна и глядя в сугроб... Я так боюсь потерять тебя, Сашенька, я же из последних сил счастлива, ведь я больше ничего не могу тебе дать, только это, что же ты смотришь в тот проклятый сугроб?..
АЛЕКСАНДР. Я измучил тебя, прости. И сейчас ты мне ничем уже не можешь помочь.
МАРИЯ. А та... Анна... она - могла бы?..'
Так оборвался этот разговор. Дальше были отдельные фразы на листках, непонятно чьи. Связи между ними не было, и Валька отложил их в сторонку. Дальше
