По такому мелкому вранью Валька был крупным специалистом.
Дома Вальку ждал сюрприз.
Татьяна и теща возились со здоровенным пододеяльником, укладывая его так, чтобы сверху оказались все кружева и прошивки. Но поскольку кружева были далеко от прошивок, пододеяльник складывали по- хитрому, диковинными складками.
- Валь, мы в гости идем, - сказала Татьяна, придерживая угол, пока теща обхватывала пододеяльник голубой атласной лентой. - У Аленки годовщина свадьбы. Тебя сегодня с какой-то девочкой видели. Что за девочка?
Валька остолбенел. Он бы охотно что-нибудь соврал и не поморщился, ведь не морщился же он, когда дома случайно зашла речь о Наде из бухгалтерии. Но на языке закрутилось и не желало исчезать этакое небрежное:
- Да так, натурщица знакомая...
Валька и молчал, чтобы эти слова, совершенно правдивые, Боже упаси, не сорвались с языка. Потому что тем бы и кончились его хождения в мастерскую.
- Угол держи, ворона! - очень кстати рявкнула на Татьяну теща.
Голубая атласная петля по Татьяниной милости сорвалась с угла и все хитросплетение спуталось. Начался спор о бантиках и розочках, лента замелькала в опытных Татьяниных руках, и мгновенно пододеяльник, перехваченный на иной лад, увенчался атласной розой с двумя хитрыми листиками.
- Опять все в последнюю минуту решаем, - как бы в пространство сказал Валька. Он быстренько придумал, что Верочка может быть заказчицей свадебного альбома. А потом - свадьба рухнула или в цене не сошлись, если только Татьяна вспомнит.
- И не в последнюю, а просто я вчера забыла тебе сказать, - ответила Татьяна, любуясь пододеяльником. - Правда, прелесть? А на прилавке я таких уже больше года не видела. И вообще никаких не видела...
Валька понял, что расщедрилась теща, дала из древних, еще застойного времени запасов, когда пододеяльников в магазинах было - бери не хочу. И наверняка теща с тестем по этому поводу совместную речь держали. Но отдали без жалости - Алена считалась одной из самых близких подруг.
Валька пожалел о загубленном вечере - ждала книга Чесса, а что поделаешь?
- Чего одевать-то? - спросил Валька. - Ты серый свитер постирала? Сегодня к вечеру так похолодало - я в Димкином пришел.
- Постирала! Это Димкин, что ли? Здорово! А что если в нем и пойти? Свитер потрясный! Как раз к глазам и к новой куртке.
- Танька, утюг! - напомнила теща. Татьяна впопыхах стала раскладывать платье на доске. Потом она бегала в спальню переодеваться и краситься. Потом торжественно вышла.
Илонка оставила свои кубики, встала с пола и потопала к маме.
- Нельзя, Илоночка, нельзя, маленькая, у мамы платьице, нельзя его ручками хватать! - удержала девочку теща. - Валь, займи ребенка, а то заревет.
Валентину дали на руки дочку. Он покачал малышку, почмокал ей, изобразил языком несколько булькающих трелей - в общем, задание выполнил. Девочка рассмеялась и не отпускала его, хотя полностью готовая Татьяна уже сердилась в прихожей.
Тесть и теща с блаженными улыбками переманили внучку к себе и встали у дверей - ожидать, пока дочь с зятем отбудут. Они очень одобряли такие выходы в гости. 'Вы молодые, вам нужно встряхнуться', - каждый раз говорили они. Сперва это звучало великолепно. Пять лет спустя - ругнуться хотелось.
Придя к Алене, Валька обнаружил на лестнице компанию молодых мужей с сигаретами. Их выставили покурить, пока жены носились по квартире с тарелками, туфлями и младенцами. Татьяна радостно включилась в эту суету. Потом всех малышей уложили в ряд на тахте, перемерянные туфли вернулись к хозяйкам, даже тарелки в конце концов все разместились на столе. Мужей впустили в комнату и предупредили, чтобы галдели потише - за стеной, в спальне, спят дети.
Съев и выпив сколько положено, гости разбились на кучки. Магнитофон был включен, но негромко, чтобы не мешать беседам, потому что танцевать все равно было негде. Валька присоседился к магнитофону.
Понемногу он перепробовал почти все кассеты, но морщился - репертуар у Алены был дешевый. А последняя кассета оказалась и вовсе прескверная, наверно, Алена мудрила сама, а техника женских рук не уважает. Но вдруг сквозь запись прорезался из хрипов высокий и вибрирующий мужской голос. Прорезался и исчез.
Валька поскорее прогнал до конца скверно записанную дребедень 'Modern talking'. Шипение продлилось пару секунд, не больше, и голос Чесса явственно пропел: 'Да беда, досуга нет, каждый день расстрелы'. И снова повторил эту загадочную строчку.
Валька про себя ругнул Алену дурой и даже почище - записала какое-то дерьмо собачье на такой кассете! Но тут Чесс запел совершенно незнакомую песню.
- Я слышу, как я умираю, как кровь течет куда-то вбок, как плющит плечи потолок и как нога скользит по краю... - пел он без надрыва, просто, даже задумчиво. - И как улыбка на губах смерзается заиндевело, не хочет шевелиться тело, душа лежит вся в червяках...
Валька вспомнил - Чесс погиб ранней весной, и про улыбку было сказано точно. А песня продолжалась.
- И нет тепла, и нет простора - еще не гроб, но как бы морг, я много бы, наверно, мог, когда бы не чужая шпора, - пожаловался Вальке Чесс. Так рано, Господи, так рано, так не туда и так не так меня погнал ездок-дурак и на прицел взяла охрана...
Больше в песне не было ни слова, только недоуменные какие-то аккорды, пока не кончилась кассета.
Смертельно обидевшись на дуру Алену, Валька вынул кассету и сунул себе в карман. Потом он отыскал взглядом жену. Татьяна царила в кругу подруг. Ей что-то говорили, а она благосклонно слушала. Ей было с кем оставить ребенка, на ней сверкало импортное платье, ее муж не надрался, как некоторые, а с достоинством слушает музыку... Хотя Татьяна и вовсе ни в чем не была виновата, Валька круто надулся и на нее.
Потом началось шумное прощание, заворачивание спящих детей, а на кухню уже перетаскивали грязную посуду.
После толчеи в прихожей и галдежа на трамвайной остановке Валька наконец ощутил ночную тишину - в пустом трамвае. Татьяна сидела с его сумкой на коленях, а он стоял, обняв поручень, и упорно не желал садиться. Очевидно, сказывалось спиртное...
Он был наедине с отражением - и тому Вальке, что за немытым стеклом, было еще тише, еще смутнее на душе, чем этому, реальному, тот Валька сам был частичкой тишины, которая вот-вот может стать тревожной.
- Как странно видеть тишину, обняв сосну, - пробормотал, а может, и пропел реальный Валька.
Татьяна отвернулась и насупилась. До вокала он еще ни разу не допивался.
Это оказалось Вальке на руку. Дома она не предъявляла к нему никаких претензий, потому - что с пьяного возьмешь. Она просто разделась, умылась и быстро легла спать. А он взял 'Приют обреченных' и пошел в ванную читать.
Голубой свитер Татьяна бросила на корзину с грязным бельем вежливость требовала, чтобы пользованная вещь была возвращена хозяину выстиранной. Валька накинул свитер на плечи, сел на край ванны и так читал стихи.
Но читал он их как-то странно.
То, что нравилось и доходило сразу, перечитывал. То, что казалось путаным и странным, оставлял на потом, даже не пытаясь вникнуть. Да и какое там вникнуть - после шампанского, водки и токая!
Той песни с кассеты он в сборнике не нашел. И в первой книжке Чесса ее наверняка не было - оттуда же старательно выпололи все такие мрачные штучки. Стало быть, он, Валька, совершил открытие? На этот вопрос мог ответить только Широков. Он возился с архивом Чесса, он знает точно, что опубликовано, а что - нет. Но где искать Широкова? Изабо его тогда выпроводила, своего адреса и телефона он Вальке не давал. К Верочке обращаться вовсе не хочется - мало ли какая чушь придет ей в голову? Валька провел рукой от
