Изабо с Четвертым встали и прощально обнялись.
- Ты здорово изменился, - сказала она.
- Да, отрастил бороду.
Она потрогала эту курчавую бороду кончиками пальцев. Он потерся щекой об ее руку. Старая игра в мальчика и мамочку еще длилась, хотя мелкими шажками отступала все дальше и дальше в небытие.
- Вот скажи мне, куда исчезает все то тепло, которое исходит от нас? - спросила Изабо. - В какое мировое пространство? Может так быть, что оно хоть кого-нибудь когда-нибудь отогреет?
- Оно рассеется в мировом пространстве, - ответил Четвертый. Пространство большое, а тепло маленькое.
- А пять лет назад все было иначе - пространство маленькое, а тепло большое, - и Изабо, как обычно, фыркнула.
- Пять лет назад мне было восемнадцать. Ну, пойду я, что ли?
- Погоди, я тоже сделаю тебе подарок.
Изабо взяла со стола свой исторический охотничий нож, вытерла его о штаны и протянула Четвертому.
- Острое дарить не к добру, - предупредил он.
- А что теперь у нас к добру? Бери, бери, пригодится. Будешь им колбасу резать и меня вспоминать.
Изабо шагнула к Четвертому и они крепко обнялись. Валька понял - в последний раз.
- А теперь прощайся с Валентином, - потребовала Изабо. - Ну, давай, давай, прощайся.
- Прощай, Валентин, - помолчав, очень четко сказал Четвертый.
- И ты тоже прощай, - не менее четко ответил Валька.
- Так, - подтвердила Изабо.
Четвертый улыбнулся ей, подхватил свой пакет и вышел.
Наступило молчание.
- Черт, черт, как нелепо все вышло, - вдруг забормотала Изабо. - Не надо было мне его ни о чем спрашивать! Он же - всей душой ко мне, а я...
- Зачем он приезжал? - недовольно спросил Валька.
- Меня увидеть. Ну, ему было интересно, как мы без него эти пять лет справлялись. И хотелось показать, что вот он тоже чего-то в жизни достиг... ну, сложно все это.
- Чего доброго, на днях ваш Третий пожалует, - мрачно предрек Валька. - Как ты полагаешь?
- Полагаю, что вряд ли. Он там тоже бьется, как рыбка об лед. Ему не до путешествий. Русская литература и в России-то не кормилица, а за границей - вообще обуза. Но я слыхала, что писанину не забросил, и на том спасибо. Смотри! Четвертый книжку не взял!
- Догнать? - не рассчитывая на положительный ответ, ехидно поинтересовался Валька.
- Нет, - Изабо накрыла книгу рукой. - Зачем же сразу два прощальных подарка?
Тут Изабо и Валька одновременно вспомнили про пистолет. Он лежал на белом одноногом столике среди чашек. Они сели за столик и оба уставились на оружие.
- Подарочки!.. - проворчала Изабо. - Ничего себе прощальные подарочки!.. Могу теперь кого-нибудь вызвать на дуэль. Знаешь, Валька, раньше говорили не 'вызвать на дуэль', а 'позвать на поле', в прошлом веке и в позапрошлом. Поле, снег, желательно два барабана и вытоптанная дорожка, чтобы сходиться, остальное - роскошь. Ну и секунданты.
- Да-а... - протянул Валька. - Возьмешь меня в секунданты?
Изабо хмуро глянула на него, встала и, вертя пистолет, ковыряя пальцем то затвор, то в дуле, принялась ходить по мастерской из угла в угол.
- Ты сейчас про Чесса подумал? - вдруг спросила она.
- Про Чесса, - признался Валька. - Ну, не может быть, чтобы мы так никогда не узнали правду...
- Что вы все требуете от меня этой правды? - вдруг ни с того ни с сего возмутилась Изабо. - Что я вам, Господь Бог? То Верочка устраивает всякие комедии и маскарады, то Широков по три часа катит бочку на Второго, то Карлсон - на Широкова! Сколько можно! Дайте мне наконец спокойно работать! Что я вам - Шерлок Холмс? Доктор Ватсон? Собака Баскервилей?!.
Отвечать Валька не стал. Он чувствовал, что вот сейчас поймет эту тайнопись судьбы - взаимосвязь между последними событиями, между недописанной пьесой, лесным озерцом, яростью Изабо и тульским кавалерийским пистолетом. Книга стихов Чесса как-то сама оказалась в руке.
Валька усмехнулся: у него - книга, у нее - пистолет. А что было у того опального поэта в остроге без окон? Что ему оставили, кроме двух женщин - одной в далеком балтийском городе, недоступной, как луна в небе, и по этой причине все еще любимой, и другой - любовь к ней медленно, но верно губил острог? И что мог сказать человек, мир которого втиснут в обтянутую старыми портьерами коробку и замкнут меж двух женских лиц, двух голосов, поющих впридачу один и тот же романс?
Книга сама раскрылась наугад.
- Меж двух дорог мир так убог, так нестерпим, так нестерпимо строг, меж двух веков лежит порог, куда ни встань, везде готов тебе упрек, - тихо подсказал Чесс. - Куда ни кинь, цветет полынь, и желтой одурью забита неба синь. И не уйти из двух пустынь. Хочешь - кричи, хочешь - умри, сгори, остынь...
- Ничего себе прощальный подарочек!.. - опять пожаловалась Изабо.
- А ни фига, - беззвучно сказал Валька Чессу. - Если чего-то не можешь сделать в жизни, очень хочется сделать это на бумаге, ведь так? С этого мы и начнем...
Изабо подошла к нему и заглянула в книжку.
- Подержи, - попросил Валька, а сам взял у нее пистолет, подкинул, поймал и почувствовал, как оружие само влечет руку вытянуться, прикрывая корпус локтем, само устремляется туда, где на другом конце протоптанной в снегу дорожки зеркальным отражением стоит некто с вытянутой рукой, другую заложив за спину.
А вокруг - ледяной пейзаж, пейзаж не времени года, а полного безвременья, бескрайность и безнадежность, которые уже примерещились однажды. Но на сей раз хоть ясно, кто склонится над тобой и какую вещь осторожно возьмет из твоей руки.
- Я, кажется, понял... - вдруг охрипнув, сказал Валька. - Пушкин должен погибнуть на дуэли. Вот чего хотел Чесс!
- В Сибири? - удивилась Изабо.
- Да нет же! Помнишь зайца? Заяц перебежал ему дорогу, когда он ехал из Михайловского в Петербург. А он же верил в приметы - и повернул назад! А потом - все, что с ним было. Ну, как если бы было! Как он остался один. Как ему позволили жить в Петербурге. Как за ним следили. Как его вечно подозревали. Как ему на жизнь заработать не давали... ну, все очень просто! И как он не выдержал, и позвал на поле первую подвернувшуюся скотину! Ты все еще не понимаешь? А последних уцелевших друзей позвал в секунданты...
Стоило Вальке войти в свою оформительскую конурку, как захрипела радиоточка. Валька пожал плечами - передач не было уже несколько месяцев. Алик с колокольни держался на заводе, как и он сам, непонятно за какие заслуги.
Под обеденный концерт 'По заявкам слушателей', естественно, Вальке веселее работалось. Денис Григорьевич велел нарезать букв и дал образцы. Примерно к середине концерта появился и он сам.
- Готово? - спросил он.
- Заканчиваю. Вот это можно забрать, - и Валька дал ему стопку пластиковых букв для неизвестно каких лозунгов и девизов.
- Ты сейчас никуда не уходи, - предупредил парторг. - Ты мне будешь нужен. Карикатуры тебе рисовать приходилось?
- В школе, - ответил Валька. - На учителей, а что?
- Я имею в виду - большие, и чтобы похоже?
- Постараюсь.
Вместо того, чтобы уйти, парторг сел на табуретку и молча стал листать старый журнал 'Огонек'. Он нервничал. Что-то он сегодня затеял. Отложив журнал, он встал и выглянул из конурки. Если дойти до двери склада и подняться на шесть ступенек железной лестницы, то просматривался весь инструментальный цех. Парторг не поленился, убедился в этом и вернулся.
