Что счастием привыкли звать!
('И вновь - порывы юных лет...')
В этой 'нежной улыбке' - бесповоротность приговора ('...неизгладимо, невозвратимо...'), необходимость расставания с прошлым.
Новые аспекты темы раскрываются в цикле 'Кармен', который, как и 'Соловьиный сад', создавался в пору увлечения поэта оперной актрисой Л.А. Дельмас.
'...есть страсть - освободительная буря, когда видишь весь мир с высокой горы', - записал поэт однажды (IX, 130).
Запев цикла 'Кармен', вступление к нему овеяны дыханием этой подступающей бури:
Как океан меняет цвет,
Когда в нагроможденной туче
Вдруг полыхнет мигнувший свет,
Так сердце под грозой певучей
Меняет строй, боясь вздохнуть,
И кровь бросается в ланиты,
И слезы счастья душат грудь
Перед явленьем Карменситы.
Кармен, как молния, озаряет жизнь Хозе невиданным ярким светом, но блеск этот грозен: любовь к Кармен вырывает Хозе из привычной для него жизни.
Блок писал Л.А. Дельмас, что ее Кармен - 'совершенно особенная, очень таинственная' (VIII, 434).
Но его собственная Кармен еще более оригинальна. Под впечатлением игры актрисы он создает свою трактовку и образа Кармен и героя, одержимого страстью к ней, но не сливающегося с 'пестрой толпою' ее поклонников:
Молчит н сумрачно глядит,
Не ждет, не требует участья,
Когда же бубен зазвучит
И глухо зазвенят запястья,
Он вспоминает дни весны,
Он средь бушующих созвучий
Глядит на стан ее певучий
И видит творческие сны.
('Среди поклонников Кармен...')
'Все становится необычайно странным', - как говорилось в ремарке пьесы Блока 'Незнакомка'. 'Кармен' делается непохожей на обычный цикл любовных стихов, и сама его героиня вырастает в символ 'освободительной бури', порыв которой заставляет сердце 'менять строй'. Цикл Блока - это 'творческие сны' о Кармен. Первая строфа стихотворения 'Есть демон утра. Дымно-светел он...' почти воспроизводит реальные черты героини:
Есть демон утра. Дымно - светел он,
Золотокудрый и счастливый.
Как небо, синь струящийся хитон,
Весь - перламутра переливы.
Но во второй, заключительной строфе героиня словно увидена в каких-то волшебных лучах, обнаруживающих глубинную суть вещей:
Но как ночною тьмой сквозит лазурь,
Так этот лик сквозит порой ужасным,
И золото кудрей - червонно-красным,
И голос - рокотом забытых бурь.
Так образ 'певучей грозы' не остается просто эффектной молнийной вспышкой во вступлении к циклу, а усложняется и обогащается оттенками, 'другими планами'.
Встреча с Л. А. Дельмас в зрительном зале претворяется во встречу с самой стихией искусства.
В знаменитом стихотворении Шарля Бодлера, знакомом Блоку с ранней юности, поэт сравнивается с морской птицей альбатросом, смешным и нелепым в непривынной для него обстановке:
Так, Поэт, ты паришь под грозой, в урагане,
Недоступный для стрел, непокорный судьбе,
Но ходить по земле среди свиста и брани
Исполинские крылья мешают тебе.
У Блока же истинный художник даже во временном 'заточении' будней, в окружении зевак и любопытных не смешон, а могуч:
В движеньях гордой головы
Прямые признаки досады...
(Так на людей из-за ограды
Угрюмо взглядывают львы).
('Сердитый взор бесцветных глаз...')
Поэт угадывает в своей героине собрата по искусству со всеми его победами и трагедиями. Он с наслаждением впитывает этот высокий дух искусства, как Хозе в повести Мериме, послужившей основой для знаменитой оперы, был взволнован уже тем, что Кармен говорит на его родном баскском наречии. 'Наша речь... так прекрасна,-мог бы поэт повторить слова Хозе, - что когда мы ее слышим в чужих краях, нас охватывает трепет...'
Но и это только один из 'планов', в которых происходит действие цикла.
'Рокот забытых бурь', 'отзвук забытого гимна', лев, угрюмо глядящий из-за решетки, - все это тревожащие, влекущие воспоминания о 'далеких странах страсти'.
Ты - как отзвук забытого гимна
В моей черной и дикой судьбе.
О, Кармен, мне печально и дивно,
Что приснился мне сон о тебе.
...И проходишь ты в думах и грезах,
Как царица блаженных времен,
С головой, утопающей в розах,
Погруженная в сказочный сон.
То, что Кармен видит во сне, остается для поэта 'недоступной мечтой':
Видишь день беззакатный и жгучий
И любимый, родимый свой край,
Синий, синий, певучий, певучий,
Неподвижно-блаженный, как рай.
В том раю тишина бездыханна,
Только в куще сплетенных ветвей
Дивный голос твой, низкий и странный,
Славит бурю цыганских страстей.
('Ты - как отзвук забытого гимна...')
Этот рай, где даже ветви сплетены, как руки в объятии, напоминает 'очарованный сон' соловьиного сада.
Вообще можно сказать, что поэма Блока и его цикл - это тоже своего рода 'куща сплетенных ветвей', где детали, обстоятельства, ситуации реальных жизненных взаимоотношений влюбленных внезапно дают новые, фантастические 'побеги' ('В стихах я имею право писать что угодно, Вы не можете запретить', полушутя-полувсерьез заметил Блок в одной записке к Л. А. Дельмас26).
Уже в обычном пейзаже весеннего Петербурга, в описании блужданий вокруг дома возлюбленной начинает проступать нечто от зачина 'соловьиного сада':
На небе - празелень, и месяца осколок
Омыт, в лазури спит, и ветер, чуть дыша,
Проходит, и весна, и лед последний колок,
И в сонный входит вихрь смятенная душа...
Что месяца нежней, что зорь закатных выше?
Знай про себя, молчи, друзьям не говори:
В последнем этаже, там, под высокой крышей,
Окно, горящее не от одной зари...
И привычный атрибут любовного романа - розы - 'сквозит порой ужасным':
Розы - страшен мне цвет этих роз,
Это - рыжая ночь твоих кос?
Это - музыка тайных измен?
Это - сердце в плену у Кармен?
('Вербы - это весенняя таль...')
Тут уже возникает вся образная 'музыка' поэмы. И дальнейшие стихи цикла продолжают нащупывать, или, если угодно, исследовать всю ее многозначность, сложное и противоречивое жизненное содержание, порожденное и естественным развитием чувства, и нарастающим в душе поэта сознанием его драматических связей и столкновений с 'жизни проклятиями', с 'дольним горем'.
Кармен остается для автора источником высочайшего вдохновения, вечного притяжения:
Ты встанешь бурною волною
В реке моих стихов,
